Пробует ли Анна бороться со своим чувством? Что мешает ей в

Анне чужды ересь и притворство. Новое чувство захватывает ее все больше, но она пробует противиться ему. После раута она пробует объяснить свое состояние Долли, пробует уверить себя, что не колеблется в себе (часть 1-ая, глава XXVIII). Но здесь же проявляется подлинное чувство: она не только сомневалась в для себя, она ощущала волнение при идеи о Вронском и уезжала быстрее, чем желала, только для того, чтобы больше не встречаться с ним. На пути в Петербург она пробует читать, но ей неприятно было смотреть за отражением жизни других людей. Ей очень самой хотелось жить.
Колеблющийся полумрак сопровождает ее смятенное состояние, беспричинную удовлетворенность. Она сомневается, вперед ли едет вагон, либо назад, либо совсем стоит. Она будто утрачивает ориентиры в пространстве и в жизни, утрачивает свое я: И что сама я тут ? Я сама либо другая? Ей мерещится какой-то мужик, который грызет что-то в стенке, старушка, превратившаяся в черное скопление, красный огнь, ослепивший глаза. И позже все это закрылось стенкой. Анна почувствовала, что она провалилась. Все эти кошмары обязаны были бы напугать, предостеречь ее, но все это было не ужасно, а забавно. Ею будто завладела колдовская сила. Внутренне Анна теснее переменилась, перестала принадлежать себе, потеряла власть над собой.
Вронский неотступно следует за Анной. Их встреча на станции сопровождается страшной коричневей, которая рвалась и свистела меж колесами вагонов и по столбам из-за угла станции. Казалось, нельзя было противостоять ей. Все эти символические образы предсказанья неудачи и ее неотвратимости.
Возвратясь из Москвы в Петербург, в привычные условия жизни, она чувствовала себя вновь твердою и безупречною. Она весь вечер проводит с сыном, ей становится просто и смирно, и ей кажется то, что случилось на стальной дороге, только один из обыденных жалких случаев светской жизни. Она пытается уверить себя в том, что ее супруг все-таки хороший человек, честный, добросердечный и примечательный в своей сфере. Но тут же опять кидается в глаза досадно поразившее ее: Но что это уши у него так удивительно выдаются!
У Каренина была одна дурная повадка трещание пальцев. Этой деталью Толстой подчеркивает сухость, машинность Каренина, противопоставляет ему полную жизни Анну.