Вы, окончательно, почувствовали, что обе доли рассказа резко противопоставлены. Понаблюдайте, какими

в первой доли банкета
у предводителя хозяева банкета:
добродушного старичка, богача-хлебосола и камергера, добрая, как и он, супруга его в бархатном плюсовом платье, в бриллиантовой фероньерке на голове и с открытыми старыми, пухлыми, белоснежными плечами и грудью, как портреты Елизаветы Петровны
гости
все глядели и любовались ею, любовались и мужчины, и дамы
Варенька:
Высочайшая, стройная, изящная и величавая, веселая усмешка у рта, великолепных блещущих глаз, милого, молодого существа
лицезрел только высшую стройную фигуру в белоснежном платьице с розовым поясом, её сияющее, зарумянившееся с ямочками личико и ласковые, милые глаза
полковник на банкету:
Труден он был великолепно, с широкой, бедно увенчанной орденами, выпячивающейся по-боеву грудью, с сильными плечами и длинноватыми стройными ногами. Он был воинский начальник типа ветхого служаки николаевской выправки.
у полковника были старомодные сапоги - обтянутые штрипками, - превосходные опойковые сапоги, но не популярные старинные, с четвероугольными носками и без каблуков. Эта мелочь, как мне кажется, является еще одним доказательством любви полковника к своей дочери, но и разговаривает о консервативности героя, его приверженности к ветхим нормам жизни.
Иван Васильевич:
Был я в то время студентом в провинциальном институте. Не знаю, хорошо ли это, либо дурно, но не было у нас в то время в нашем институте никаких кружков, никаких теорий, а были мы просто молоды и жили, как характерно молодости: обучались и веселились. Был я очень радостный и резвый малый, да еще и обеспеченный. Был у меня иноходец злой, катался с гор с дамами (коньки еще не были в моде), гулял с друзьями (в то время мы ничего, не считая шампанского, не пили; не было средств ничего не пили, но не пили, как теперь, водку). Главное же мое наслаждение сочиняли вечера и пиры. Плясал я хорошо и был не безобразен.
Во 2-ой доли
утренняя улица:
Была самая масленичная погода, был туман, насыщенный водою снег таял на дорогах, и со всех крыш капало. Жили Б. тогда на конце города, около великого поля, на одном конце которого было гулянье, а на другом девический институт. Я прошел наш пустынный проулок и вышел на великую улицу, где стали встречаться и пешеходы и ломовые с дровами на санях, достававших полозьями до мостовой. И лошадки, равномерно покачивающие под глянцевитыми дугами влажными головами, и покрытые рогожками извозчики, шлепавшие в огромных сапогах около возов, и дома улицы, казавшиеся в тумане очень высокими, все было мне неподражаемо мило и значительно.
Когда я вышел на поле, где был их дом, я увидал в конце его, по направлению гулянья, что-то великое, черное и услыхал доносившиеся оттуда звуки флейты и барабана. В душе у меня все время пело и изредка слышался мотив мазурки. Но это была какая-то, иная, жесткая, нехорошая музыка.
площадь прохожие:
Что это они делают? спросил я у кузнеца, остановившегося рядом со мною.
Татарина гоняют за побег, недовольно сказал кузнец, взглядывая в дальний конец рядов.
О господи, проговорил около меня кузнец.
бойцы:
Пройдя шагов 100, я из-за тумана стал распознавать много темных людей. Явно, солдаты. Правильно, ученье, подумал я и вместе с кузнецом в засаленном полушубке и фартуке, несшим что-то и шедшим передо мной, подошел поближе. Бойцы в темных мундирах стояли 2-мя рядами друг против друга, держа ружья к ноге, и не двигались. Сзади их стояли барабанщик и флейтщик и не прекращая повторяли всё ту же неприятную, визгливую мелодию.
наказываемый боец:
При каждом ударе наказываемый, как бы удивляясь, поворачивал сморщенное от мучения личико в ту сторону, с которой падал удар, и, оскаливая белые зубы, повторял какие-то одни и те же слова. Только когда он был совершенно недалёко, я расслышал эти слова. Он не сказал, а всхлипывал: Братцы, помилосердуйте. Братцы, помилосердуйте. Но братцы не милосердовали, и, когда шествие совершенно поравнялось со мною, я лицезрел, как стоявший против меня боец решительно выступил шаг вперед и, со свистом взмахнув палкой, очень шлепнул ею по спине татарина. Татарин дернулся вперед, но унтер-офицеры удержали его, и таковой же удар упал на него с иной стороны, и вновь с этой, и опять с той. Полковник шел около и, посматривая то для себя под ноги, то на наказываемого, втягивал в себя воздух, раздувая щеки, и медлительно издавал его через оттопыренную губу. Когда шествие избегало то место, где я стоял, я мельком увидал меж рядов спину наказываемого. Этобыло что-то такое пестрое, влажное, красноватое, неестественное, что я не поверил, чтоб это было тело человека.
полковник перед строем боец:
И не отставая от него, шел жесткой, подрагивающей походкой высочайший военный. Это был ее отец, с своим румяным лицом и белыми усами и бакенбардами.
Вдруг полковник остановился и прытко приблизился к одному из боец.
Я тебе помажу, услыхал я его гневный голос, Будешь мазать? Будешь?
И я лицезрел, как он собственной сильной рукою в замшевой перчатке бил по личику напуганного низкорослого, бессильного бойца за то, что он недостаточно очень опустил свою палку на красноватую спину татарина.
Подать свежих шпицрутенов! кликнул он, оглядываясь, и увидал меня. Делая вид, что он не знает меня, он, строго и злостно нахмурившись, спешно отвернулся.
Иван Васильевич:
А меж тем на сердце была практически физическая, доходившая до тошноты, тоска, такая, что я несколько раз останавливался, и мне казалось, что вот-вот меня вырвет всем тем страхом, который вошел в меня от этого вида. Не помню, как я добрался домой и лег. Но только стал засыпать, услыхал и увидал вновь все и вскочил. Явно, он что-то знает такое, чего я не знаю, думал я про полковника. Если бы я знал то, что он знает, я бы разумел и то, что я видел, и это не истязало бы меня. Но сколько я ни думал, я не мог осознать того, что знает полковник, и уснул только к вечеру, и то после того, как пошел к товарищу и напился с ним совершенно пьян.
Что ж, вы мыслите, что я тогда решил, что то, что я лицезрел, было дурное дело? Никак. Если это делалось с такой уверенностью и сознавалось всеми необходимым, то, стало быть, они знали что-то такое, чего я не знал, думал я и старался узнать это. Но сколько ни старался и позже не мог узнать этого. А не узнав, не мог поступить в военную службу, как хотел до этого, и не только не служил в военной, но нигде не служил и никуда, как видите, не годился.
Любовь с этого денька вульгарна на убыль. Когда она, как это часто посещало с ней, с усмешкой на лице, задумывалась, я на данный момент же вспоминал полковника на площади, и мне становилось как-то нерасторопно и досадно, и я стал пореже видаться с ней. И любовь так и сошла на нет.