В собственной Нобелевской лекции А. И. Солженицын обусловил задачки собственного творчества.

На эту кафедру, с которой прочитывается Нобелевская лекция, кафедру, предоставляемую далековато не каждому писателю и только раз в жизни, я поднялся не по трем-четырем примощенным ступенькам, но по соткам либо даже тысячам их неуступным, обрывистым, обмерзлым, из тьмы и мороза, где было мне предначертано уцелеть, а другие может быть, с великим даром, сильнее меня погибли. Из их только некоторых встречал я сам на Архипелаге ГУЛАГе, рассыпанном на дробное огромное количество островов, да под жерновом слежки и сомнения не со всяким разговорился, об других только слышал, о третьих только додумывался. Те, кто канул в ту пропасть уже с литературным именованием, желая бы знамениты, но сколько не узнанных, ни разу на публике не нареченных! И практически-почти никому не удалось вернуться. Целая государственная литература осталась там, погребенная не только без гроба, но даже без нижнего белья, нагая с биркой на пальце ноги. Ни на миг не прерывалась русская литература! а со стороны казалась пустынею. Где мог бы расти дружный лес, осталось после всех лесоповалов два-три нечаянно обойденных дерева.