о какой дилемме разговаривает создатель Платон в критии

Тимей. Ах, Сократ, как довольствуется путник, переведя дух после долгого пути, такую же удовлетворенность ощущаю на данный момент и я, доведя до конца свое рассуждение. Всевышнему же, на деле пребывающему с незапамятных времен, а в слове возникшему нынче, не так давно, возношу мольбу: пусть те из наших речей, которые сказаны как обязано, обратит он нам во спасение, а если мы против воли что-то сказали нескладно, да будет нам подабающая расправа! А подабающая расправа для напевающего не в лад состоит в том, чтоб обучить его ладу; итак, дабы впредь мы могли вести правильные речи о рождении богов, пусть будет в ответ на нашу мольбу даровано нам целительное снадобье, изо всех снадобий совершеннейшее и наихорошее, познание! Сотворив же мольбу, по уговору передаем слово Критию. 

Критий. Принять-то слово я приму, Тимей, но, как ты сам сначала испрашивал снисхождения, ссылаясь на необъятность твоего предмета, так и я сделаю то же самое. Принимая во внимание, о чем мне предстоит говорить, я размышляю, что вправе добиваться еще большего снисхождения. Сам знаю, что просьба моя, пожалуй, тщеславна и не в меру необычна, но ж приходится ее высказать. Для тебя-то хорошо: кто, находясь в здоровом уме, возьмется подтверждать, что ты говорил ошибочно? Но моя задачка, как я попробую обосновать, сложнее, а потому и просит большего снисхождения. 

Видишь ли, Тимей, тому, кто разговаривает с людьми о всевышних, легче внушить к своим речам доверие, ежели тому, кто объясняет с нами о смертных, ибо, когда слушатели лишены в чем-то опыта и познаний, это дает тому, кто надумает сказать перед ними об этом, большую свободу действий. А уж каковы паши сведения о всевышних, это мы и сами понимаем. Чтобы светлее показать, что я имею в виду, приглашаю вас вкупе со мной направить внимание вот на какую вещь. Все, что мы разговариваем, есть в некотором роде подражание и отображение; меж тем, если мы рассмотрим работу художников над изображением тел священных и человеческих с точки зрения легкости либо трудности, с которой можно внушить созерцателям видимость полного сходства, мы увидим, что, если дело идет о земле, горах, реках и лесе, а одинаково и обо всем небосводе со всем сущим на нем и по нему идущим, мы посещаем довольны, если живописец способен хоть совсем немножко приблизиться к подобию этих предметов; и, так как мы не можем ничего о их знать с достаточной точностью, мы не проверяем и не изобличаем написанного, но терпим мрачную и обманчивую тенепись. Против, если кто примется изображать наши собственные тела, мы живо чувствуем упущения, всегда бываем очень внимательны к ним и являем собою суровых арбитров тому, кто не во всем и не вполне добивается сходства. 

То же самое просто усмотреть и условно рассуждений: речи о небесных и священных предметах мы одобряем, если они являют хоть мельчайшую возможность, речи о смертном и человеческом дотошно проверяем. А потому вам обязано иметь снисхождение к тому, что я нынче без всякой подготовки имею сказать, если я и не смогу достигнуть во всем соответствия: помыслите, что смертное не просто, но, наоборот, проблемно показать в согласии с вероятностью. Все это я произнес ради того, Сократ, чтоб напомнить для вас об обозначенном обстоятельстве и востребовать не наименьшего, но даже большего снисхождения к тому, что имею рассказать. Если для вас кажется, что я справедливо требую дара, дайте мне его, не скупясь.