Что можно сопоставить по реформам Петра I?

Вопрос о значении реформы Петра в веской степени есть вопрос о движении нашего исторического сознания. В продолжение практически двухсотен лет у нас много писали и еще больше разговаривали о деятельности Петра. Сказать о ней что-нибудь числилось нужным всякий раз, когда речь переходила от отдельных фактов нашей истории к общей их связи. Всякий, кто хотел взглянуть сколько-нибудь философским взором на наше прошедшее, считал требованием ученого приличия высказать свое суждение о деятельности Петра. Часто даже вся философия нашей истории сводилась к оценке петровской реформы: посредством некого, как бы сказать, ученого ракурса весь смысл российской истории сжимался в один вопрос о значении деятельности Петра, об отношении перевоплощенной им новой России к старой. Реформа Петра становилась центральным пт нашей истории, совмещавшим в для себя итоги прошлого и задатки будущего. С этой точки зрения по облегченной классификации вся наша история делилась на два периода: на Русь древнейшую, допетровскую, и Русь новейшую, петровскую и послепетровскую. О деятельности Петра судили очень разно; но длинно это различие происходило вовсе не от успехов ее исследования и осознания. В продолжение 100 сорока лет со погибели Петра до появления XIV тома Истории Соловьева в 1864 г. для исторического исследования реформы не изготовлено было практически ничего. Только в конце XVIII в. курский торговец Голиков издал обширный сборник материалов для жизнеописания Петра под заглавием Действия Петра Большого с добавленьями (1788-1798). Но и этот труд слабо подействовал на историческое сознание современников: это был 30-бессильный гимн преобразователю, как именовал его Соловьев, панегирик - слишком неловкий и объемистый, чтобы возбудить охоту учить реформу Петра, и очень похвальный, чтоб понять, за что он выхваляет преобразователя. Во все это время реформа освещалась не изнутри, методом исследования, а светом, падавшим со стороны. О ней судили по воспоминанию, какое она по себе оставила, а воспоминание воспринималось по настроению минутки, по публичной погоде, какая создавалась посторонними веяниями. 

КОЛЕБАНИЯ В СУЖДЕНИЯХ. По погибели преобразователя в сообществе, пленённом реформой и обаянием его личности, длинно господствовало отношение к его деятельности, которое можно именовать благоговейным культом Петра. Обычной токарь Нартов, 20 лет проживший при Петре, вспоминал о нем после: "Хотя нет более Петра Большого с нами, но дух его в душах наших живет, и мы, имевшие счастие находиться при сем монархе, умрем верными ему и жаркую любовь нашу к земному богу погребем вкупе с собою". Ломоносов нарекал Петра человеком, богу сходственным, а Державин спрашивал: "Не бог ли в нем сходил с небес? " 

Но теснее современники Державина, увлекавшиеся французской философией, начинали глядеть на дело Петра иначе. Умам, привыкшим к отвлеченным публичным построениям и к тончайшим сюжетам академической морали, не могла нравиться деятельность реформатора, посвященная самым определенным мелочам военного дела и муниципального хозяйства. Она обязана была казаться им очень низменной и вещественной, недостойной ни разума, ни положения Петра. Такой взгляд обожали выражать, сравнивая реформу Петра I с деятельностью Екатерины II. Херасков напевал: "Петр Россам отдал тела, Екатерина - души". Тогдашнее великосветское сообщество, приветствовавшее стольких философов на престоле, не обожало королей в роли разнорабочих. Вопрос осложнился, когда в оценку реформы внесены были мотивы добронравный и государственный. Князь Щербатов в собственной записке О повреждении характеров в России признает реформу Петра "нужной, но может быть лишней", отвечавшей народным нуждам, но очень радикальной, не в меру многосторонней. Не довольствуясь надобными инновациями - законодательными, военными, экономическими, просветительными, Петр устремлялся поправить и приватное общежитие, ввести людскость, смягчить грубые древнейшие норовы, а это смягчение повело к безнравственности и положило начало последней порче нравов.