Каковой ваш земляк помогите пожалуйста! Мне про Чехова писать

Ванька Жуков, девятилетний мальчишка, отданный три месяца тому назад в ученье к сапожнику Аляхину, в ночь под Рождество не ложился спать. Дождавшись, когда хозяева и подмастерья ушли к заутрене, он достал из хозяйского шкапа пузырёк с чернилами, ручку с заржавелым пером и, разложив перед собой измятый лист бумаги, стал писать. До этого чем вывести первую буковку, он несколько раз пугливо обернулся на двери и окна, покосился на тёмный образ, по обе стороны которого тянулись полки с колодками, и прерывисто вздохнул. Бумага лежала на скамье, а сам он стоял перед скамьёй на коленях. Милый дедушка, Константин Макарыч! писал он. И пишу тебе письмо. Поздравляю вас с Рождеством и желаю тебе всего от бога господа. Нету у меня ни отца, ни маменьки, только ты у меня один остался. Ванька перевёл глаза на тёмное окно, в котором мерцало отражение его свечи, и живо вообразил себе собственного деда Константина Макарыча, служащего ночным охранником у господ Живаревых. Это малюсенький, тощенький, но необычайно юркий и подвижной старикашка лет 65-ти, с постоянно смеющимся лицом и пьяными очами. Днём он почивает в человеческой кухне или болтает с поварихами, ночкой же, окутанный в просторный тулуп, прогуливается вокруг усадьбы и стучит в свою колотушку. За ним, опустив головы, шагают ветхая Каштанка и кобелёк Вьюн, прозванный так за собственный чёрный цвет и тело, длинноватое, как у ласки. Этот Вьюн необычайно почтителен и ласков, одинаково умильно глядит как на собственных, так и на чужих, но кредитом не пользуется. Под его почтительностью и смирением скрывается самое иезуитское ехидство. Никто лучше его не умеет вовремя подкрасться и цапнуть за ногу, забраться в ледник либо украсть у мужчины курицу. Ему уж не раз отбивали задние ноги, раза два его вешали, каждую неделю пороли до полусмерти, но он всегда воскресал. Сейчас, наверно, дед стоит у ворот, щурит глаза на ясно-красноватые окна деревенской церкви и, притопывая валенками, болтает с дворней. Колотушка его подвязана к поясу. Он всплескивает руками, пожимается от мороза и, старчески хихикая, щиплет то горничную, то кухарку. Табачку нешто нам понюхать? разговаривает он, подставляя бабушкам свою табакерку. Бабы нюхают и чихают. Дед приходит в неописанный экстаз, заливается весёлым хохотом и голосит: Отдирай, примёрзло! Дают понюхать табаку и собакам. .
Подробнее - на Znanija.com - znanija.com/task/16318212readmore