Напишите маленькое эссе (не более 6500 символов)      В Новейшей Третьяковке

Заглавие "Некто 1917" - не эвфемизм для взрывного слова "революция", а цитата из Велимира Хлебникова: в 1912 году первый "председатель Земного шара", делая таблицу падения империй разных времен и народов, окончил ее как раз мистическим указанием на будущий 1917-й. В заглавии прочитывается желание начать разговор об историческом событии с незапятнанного листа; отряхнуть со собственных ног как останки концепций Октября советских времен, так и постсоветского подхода.
Тут не сыскать ни 1-го портрета Ленина, Троцкого, Сталина, Зиновьева либо Каменева... Ленин после погрома июльского прятался от милиции и чуть ли имел желание позировать кому-то - потому своими "пятнадцатью минутками славы" услаждался Керенский: отсюда два его портрета, написанные Ильей Репиным и его воспитанником Исааком Бродским.
В 1917 году Репин пишет картину "Большевики", больше подсказывающую карикатуру. Кустодиев изображает фаворитов в виде гиганта-богатыря, высящегося над массой "людишек" толпы. Гиганта этого за Франкенштейна, окончательно, не примешь, но ощущение опасности от него остается.
Если спросить, о чем же выставка, то неужто о том, как художники "слона и не приметили"?
Тема провидения (кстати, заданная цитатой из Хлебникова) на выставке не звучит даже в разделе, посвященном утопиям авангарда. Супрематические композиции Малевича предоставили по такому случаю английская Тейт Галерея и германский Музей Людвига, картины Марка Шагала привезли из Центра Жоржа Помпиду и Музея-квартиры И.И. Бродского, "французистый" автопортрет Роберта Фалька и скульптурный Натана Альтмана - из коллекций самой Третьяковской галереи...
В заглавии выставки есть цифры - но она "не к дате". Перед нами история совсем не о том, как живописцы слушали "музыку революции"; и не стоит отыскивать актуальность в модернистских произведениях . Скорее, это история не о ликах - а о быстро сменяемых личинах и масках медли. И в этом смысле - она очень животрепещуща.
Ровная речь
Не является ли выставка попыткой вернуться к точке отсчета и начать все с незапятнанного листа?
Зельфира Трегулова, директор Третьяковской галереи: В какой-то ступени. Было несколько подходов. С одной стороны, мифологизированная история Октября, которая к действительности имела малюсенько дела. С иной - в позже русское и постсоветское время была попытка представить этот период под тегом "авангард и революция". Супрематизм, прорыв к "беспредметному искусству", осуществленный Малевичем в 1915 году, накладывался на революцию политическую 1917-го. И тот, и другой подход были далеки от беспристрастного, вдумчивого вглядывания в этот год и этот исторический период. Мы сделали выставку, чтоб представить достаточно полную картину того, что происходило в искусстве в 1917 году.
Впечатляет многообразие гласов. Перед нами живописцы самой разной этической, эстетической и политической позиции. Мне задавали вопрос, почему живописцы не изображали конкретные события, а занимались глобальными концепциями... Да поэтому, что чувствовали слом эпох и пробовали его осмыслить. Мы делаем выставку, пытаясь из нашего 2017 года смирно поглядеть на это время и не вставать на сторону той либо другой партии.
Политической?
Зельфира Трегулова, директор Третьяковской галереи: Нет, художественной. В тот момент дискуссии о маршрутах развития искусства носили очень жесткий нрав. Мне кажется, нам удалось узреть этого "некто 1917", не идя на предлогу у собственных художественных предпочтений. Именно потому нам было важно показать, что для живописцев "сиюминутные" действия истории были наименее значимы, чем желание воплотить свое чувство момента, эры - через трудные общие категории и понятия. У каждого они были свои. У одних миф о народе, у иных - утопия авангарда, третьи устремлялись прочь от действительности, создавая утонченные эстетские творения. Кто-то запечатлевал действительность городка, противопоставляемого идиллически изображаемой деревни. В то же время Борис Григорьев, вглядываясь в люд, работает над "Ликами России", которые прочитываются как "подтекст" революции. Живописцы не могли предвидеть трагические последствия того, что происходило на их очах. Но многие из их, вне зависимости от того, работали ли они в рамках фигуративного искусства либо раскрывали новые пути в искусстве беспредметном, чувствовали слом эпох.