Безотлагательно . Сочинение на кыргызском " ЖАМИЙЛА" повести(чынгыз айтматов ) Безотлагательно

                                       Короткое содержание

                                              Как просили

Шёл 3-ий год войны. Взрослых здоровых парней в аиле не было, и поэтому жену моего старшего брата Садыка (он также был на фронте), Джамилю, бригадир послал на чисто мужскую работу возить зерно на станцию. А чтобы старшие не волновались за жену, направил вкупе с ней меня, ребенка. Да ещё произнес: пошлю с ними Данияра.

Джамиля была хороша собой стройная, стройная, с иссиня-чёрными миндалевидными очами, неутомимая, сноровистая. С соседками ладить искусна, но если её задевали, никому не уступала в ругани. Я жарко обожал Джамилю. И она обожала меня. Мне кажется, что и моя мама всекрете грезила когда-нибудь сделать её императивной хозяйкой нашего семейства, жившего в согласии и достатке.

На току я повстречал Данияра. Рассказывали, что в детстве он остался сиротой, года три мыкался по дворам, а позже подался к казахам в Чакмакскую степь. Раненая нога Данияра (он только возвратился с фронта) не сгибалась, поэтому и выслали его работать с нами. Он был замкнутым, и в аиле его считали человеком со странностями. Но в его неразговорчивой, угрюмой задумчивости таилось что-то такое, что мы не решались обходиться с ним запанибрата.

А Джамиля, так уж повелось, либо смеялась над ним, или вовсе не направляла на него внимания. Не каждый бы стал терпеть её проделки, но Данияр глядел на хохочущую Джамилю с угрюмым восхищением.

Однако наши шалости с Джамилей окончились единожды грустно. Среди мешков был один громадный, на семь пудов, и мы управлялись с ним вдвоём. И как-то на току мы свалили этот мешок в бричку напарника. На станции Данияр озабоченно осматривал чудовищный груз, но, заметив, как усмехнулась Джамиля, взгромоздил мешок на спину и пошёл. Джамиля догнала его: Брось мешок, я же пошутила! Уйди! твёрдо сказал он и пошёл по трапу, все посильнее припадая на раненую ногу... Вокруг наступила мёртвая тишь. Кидай! заорали люди. Нет, он не бросит! убеждённо шепнул кто-то.

Весь последующий денек Данияр держался ровно и неразговорчиво. Ворачивались со станции поздно. Нежданно он запел. Меня поразило, какой страстью, каким горением была насыщена мелодия. И мне вдруг стали понятны его странности: мечтательность, любовь к одиночеству, молчаливость. Песни Данияра всполошили мою душу. А как поменялась Джамиля!

Каждый раз, когда ночью мы ворачивались в аил, я примечал, как Джамиля, потрясённая и растроганная этим пением, все поближе подходила к бричке и медлительно тянула к Данияру руку... а позже опускала её. Я видел, как что-то копилось и созревало в её душе, требуя выхода. И она боялась этого.

Единожды мы, как обычно, ехали со станции. И когда голос Данияра начал опять набирать вышину, Джамиля села рядом и легонько прислонилась головой к его плечу. Тихая, боязливая... Песня нежданно оборвалась. Это Джамиля порывисто обняла его, но здесь же спрыгнула с брички и, чуть удерживая слезы, резко произнесла: Не гляди на меня, двигайся!

И был вечер на току, когда я через сон увидел, как с реки пришла Джамиля, села рядом с Данияром и припала к нему. Джамилям, Джамалтай! шептал Данияр, нарекая её самыми нежными казахскими и киргизскими именами.

Вскоре задул степняк, помутилось небо, пошли холодные дожди предсказатели снега. И я увидел Данияра, шагавшего с вещмешком, а рядом шла Джамиля, одной рукою держась за лямку его мешка.

Сколько дискуссий и пересудов было в аиле! Дамы наперерыв осуждали Джамилю: уйти из таковой семьи! с голодранцем! Может быть, только я один не осуждал её.