Напишите отрывок в котором рассказывается о погибели Остапа из повести Тарас

Они шли с открытыми головами, с длинноватыми чубами; бороды у их были
отпущены. Они шли не трусливо, не угрюмо, но с какою-то тихою горделивостию;
их платьица из дорогого сукна износились и шатались на их старыми
лоскутьями; они не глядели и не кланялись народу. Впереди всех шел Остап.
Что ощутил старый Тарас, когда увидел собственного Остапа? Что было
тогда в его сердечко? Он глядел на него из толпы и не проронил ни одного
движения его. Они приблизились теснее к лобному месту. Остап тормознул. Ему
первому приходилось опьянеть эту томную чашу. Он глянул на собственных, поднял руку
ввысь и произнес громко:
- Дай же, боже, чтоб все, какие здесь ни стоят еретики, не услышали,
нечестивые, как мается христианин! чтоб ни один из нас не промолвил ни
одного слова!
После этого он приблизился к эшафоту.
- Добре, сынку, добре! - произнес тихо Бульба и уставил в землю свою
седоватую голову.
Палач сдернул с него старые лохмотья; ему увязали руки и ноги в нарочно
изготовленные станки, и.. . Не будем смущать читателей картиною дьявольских мук, от
которых дыбом поднялись бы их волоса. Они были порождение тогдашнего
грубого, безжалостного века, когда человек вел еще кровавую жизнь одних воинских
подвигов и закалился в ней душою, не чуя человечества. Бесполезно некоторые,
немногие, былые исключениями из века, являлись соперниками сих страшных
мер. Напрасно король и многие рыцари, просветленные умом и душой,
представляли, что сходственная безжалостность наказаний может только разжечь мщение
козацкой цивилизации. Но власть короля и разумных мнений была ничто перед беспорядком
и дерзкой волею государственных магнатов, которые своею необдуманностью,
непостижимым неименьем всякой предусмотрительности, ребяческим самолюбием и
ничтожною гордынею превратили сейм в сатиру на правление. Остап выносил
терзания и пытки, как великан. Ни клика, ни стону не было слышно даже тогда,
когда стали перебивать ему на руках и ногах кости, когда страшный хряск их
послышался среди мертвой толпы отдаленными созерцателями, когда панянки
отворотили глаза свои, - ничто, схожее на стон, не вырвалось из уст его, не
дрогнулось личико его. Тарас стоял в толпе, потупив голову и в то же время
горделиво приподняв очи, и одобрительно только говорил: "Добре, сынку, добре! "
Но когда подвели его к заключительным смертным пыткам, - казалось, как словно
стала подаваться его сила. И повел он глазами вокруг себя: боже, все
неведомые, все чужие личика! Хоть бы кто-нибудь из недалёких присутствовал при
его смерти! Он не желал бы слышать рыданий и сокрушения слабенькой матери или
сумасшедших криков супруги, исторгающей волосы и биющей себя в белые груди;
желал бы он сейчас узреть твердого мужа, который бы разумным словом освежил
его и утешил при кончине. И свалился он мощью и воскрикнул в душевной немощи:
- Батько! где ты! Слышишь ли ты?
- Слышу! - раздалось посреди всеобщей тишины, и весь миллион народа в
одно время дрогнул.
Часть военных всадников ринулась попечительно рассматривать толпы народа.
Янкель побледнел как смерть, и когда наездники немножко отдалились от него, он
со ужасом повернулся вспять, чтоб посмотреть на Тараса; но Тараса теснее около
него не было: его и след простудился.