Отношения Шарикова и Преображенского

Это какое-то творение? Либо вот кто это? Писать надобно!

Собачье сердце?

В повести Собачье сердечко булгаковский миф о Москве осложняется конфликтом, неведомым петербургскому тексту, конфронтацией иронично поданного утрированного научного прогресса и агрессивной и всесокрушающей несведущей стихии. Булгаков опять использует умопомрачительное дозволение возможность создания из ошпаренного кипяточком пса с Пречистенки и завсегдатая пивных, три раза судимого Клима Чугункина фантастического существа человекопса Полиграфа Полиграфовича Шарикова пародийное воплощение идеи о новом человеке, которого можно типо сделать из люмпенизированной массы. 

Вчерашний Шарик обретает бумаги и право на прописку, устраивается на работу в чистку в качестве заведующего подотделом чистки города от кочевых котов, пробует зарегистрироваться с барышней, претендует на жилплощадь профессора и пишет на него донос. Доктор Преображенский оказывается в трагикомическом положении: порождение его ума и рук угрожает самому факту его существования, покушается на базы его мироустройства. 

Отношения Шарикова и Преображенского обостряются благодаря существованию провокатора представителя низовой власти Швондера, который устремляется уплотнить доктора Преображенского, занимающего квартиру из 7 комнат. 

В изображении Булгакова посягательство на жилплощадь Преображенского превращается в посягательство на место Преображенского в мире. Для пришествия на профессора Швондер использует Шарикова: производит его в товарищи, внушает ему идея о его пролетарском происхождении и о превосходствах заключительного. Это Швондер дает Шарикову для чтения не простые учебники, а переписку Энгельса с этим... как его, беса... с Каутским, обретает ему службу в согласовании с желаньем его сердца, выправляет ему бумаги и внушает идея о праве на жилплощадь доктора. Он же воодушевляет Шарикова написать донос на доктора. 

В связи с образом Шарикова и его долей исследователи ставят вопрос об отношении М. Булгакова к добронравным традициям российской литературы, полагая, что Булгаков в своей повести выступил против обычного для российской литературы комплекса вины и преклонения перед народом. Не снимая вины ни с Преображенского, ни со Швондера, он смело показал собственного рода невменяемость народа, ничем не защищенного ни от тестов Преображенского (символична легковерная готовность Шарика поменять свою свободу на кусочек колбасы), ни от идейной обработки Швондера. С этой точки зрения конец повести также пессимистичен Шарик не помнит, что с ним вышло, ему отказано в прозрении. 

В этой ситуации пересмотру подлежало и обычное представление о неотразимости невооруженной истины (Б. Пастернак), лишающей интеллигента права на самозащиту. Сходственная образцовая модель поведения интеллигента опровергается как в спорах Преображенского с Борменталем о возможных мерах воздействия, так и самим развитием ситуации, требующим перехода в пришествие. 

Доктор Преображенский пытается опровергнуть право на насилие по отношению к другому человеку, призывает Борменталя во что бы то ни стало сохранять незапятнанные руки. Борменталь же выступает как представитель нового поколения интеллигенции, готового к самозащите. Борменталь первым решается на правонарушение отдаёт Шарику его начальный вид, утверждая тем самым право человека культуры на борьбу за свое право быть. 

При всей остроте проблематики последняя повесть не самая успешная посреди 3-х столичных. Отход от обычного психологического реализма в Собачьем сердечко не настолько последователен, как в Роковых яичках и Дьяволиаде. Городской пейзаж, психологическая мотивация поведения персонажей в Собачьем сердце переданы в обычно реалистической манере. В повести отсутствует то, что является основным признаком фантастики, колебания меж разумным и сверхъестественным разъяснением необыкновенных явлений. Умопомрачительная метаморфоза словно остается у порога развивающихся событий. Мы лицезреем просто люмпена Клима, а не умопомрачительное существо, поставленное в жизнеподобную ситуацию. 

Столичный роман с его умопомрачительным реализмом был заявкой на фантасмагорию Бега и карнавализованный мир Москвы в Мастере и Маргарите. 

Публикация Белоснежной гвардии оборвалась, так как закрылся журнал Наша родина. Собачье сердечко напечатать не удалось. Книжка рассказов сходу после издания была уничтожена. Критика не щадила писателя. И вдруг для Булгакова началась новая творческая полоса, связанная с драматургией. 1925-1928 годы в его биографии отданы необыкновенно театру: Дни Турбиных (1926), Зойкина квартира (1926), Бег (1928), Багряный остров