муму отрывок где герасим утопил муму

А Герасим всё греб да греб. Вот теснее Москва осталась назади. Вот теснее потянулись по берегам луга, огороды, поля, рощи, показались избы. Повеяло деревней. Он бросил весла, приник головой к Муму, которая посиживала перед ним на сухой перекладинке дно было залито водой и остался недвижным, скрестив могучие руки у ней на спине, меж тем как лодку волной помаленьку относило вспять к городку. В конце концов Герасим выпрямился, спешно, с каким-то болезненным озлоблением на личике, окружил веревкой взятые им кирпичи, приделал петлю, надел ее на шейку Муму, поднял ее над рекой, в заключительный раз посмотрел на нее... Она доверчиво и без ужаса посматривала на него и немного махала хвостиком. Он отвернулся, зажмурился и разжал руки... Герасим ничего не слыхал, ни прыткого визга падающей Муму, ни тягостного всплеска воды; для него самый гулкий день был безгласен и беззвучен, как ни одна самая тихая ночь не беззвучна для нас, и когда он опять раскрыл глаза, по-минувшему торопились по реке, как бы гоняясь друг за дружкой, малюсенькие волны, по-бывшему поплескивали они о бока лодки, и только далеко назади к берегу разбегались какие-то широкие круги.Ерошка, как только Герасим скрылся у него из виду, возвратился домой и донес всё, что лицезрел. Ну, да, увидел Степан, он ее утопит. Уж можно быть спокойным. Если он что обещал...В течение денька никто не видел Герасима. Он дома не обедал. Настал вечер; собрались к ужину все, не считая его. Экой чудной этот Герасим! пропищала толстая прачка, можно ли так из-за собаки проклажаться!.. Право! Да Герасим был здесь, воскрикнул вдруг Степан, загребая себе ложкой каши. Как? когда? Да вот часа два тому вспять. Как же. Я с ним в воротах повстречался; он уж вновь отсюда шел, со двора выходил. Я было желал спросить его насчет собаки-то, да он, видно, не в духе был. Ну, и толкнул меня; обязано быть, он так только отсторонить меня желал: дескать, не приставай, да такового необычайного леща мне в становую жилу поднес, важно так, что ой-ой-ой! И Степан с невольной усмешкой пожался и потер себе затылок. Да, прибавил он, рука у него, благодатная рука, нечего сказать.