Образ Татьяны в романе статья Белинского

Образы романа в оценке Белинского: ТатьянаТатьяна существо необыкновенное, натура глубочайшая, любящая, страстная. Любовь для нее могла быть либо величайшим блаженством, либо величайшим бедствием жизни, без всякой примирительной середины. При счастии взаимности любовь таковой дамы ровное, ясное пламя; в неприятном случае упрямое пламя, которому сила воли, может быть, не дозволит прорваться наружу, но которое тем разрушительнее и жгучее, чем больше оно сдавлено снутри. Счастливая НС6Н81* Татьяна безмятежно, но тем не наименее страстно и глубоко любила бы своего мужа, вполне пожертвовала бы собою детям, но не по рассудку, а вновь по страсти, и в этой жертве, в взыскательном исполненьи собственных обязанностей отыскала бы свое величайшее удовольствие, свое верховное блаженство. И все без фраз, без рассуждений, с этим спокойствием, с этим наружным бесстрастием, с этою внешнею холодностью, которые сочиняют достоинство и величие глубоких и сильных натур.Это удивительное соединение грубых, вульгарных предрассудков с страстию к французским книгам и с уважением к глубокому творению Мартына Задеки вероятно только в российской даме. Весь внутренний мир Татьяны содержался в жажде любви, ничто иное не сказало ее душе, разум ее почивал...Для Татьяны не существовал истинный Онегин, которого она не могла ни понимать, ни знать; как следует, ей необходимо было придать ему какое-нибудь значение, напрокат взятое из книги, а не из жизни, потому что жизни Татьяна тоже не могла ни понимать, ни знать. Зачем было ей воображать себя Кларисой, Юлией, Дельфиной? Затем, что она и саму себя так же мало разумела и знала, как и Онегина.Татьяна не могла полюбить Ленского и еще наименее могла полюбить кого-нибудь из знаменитых ей парней: она так превосходно их знала, и они так малюсенько представляли еды ее экзальтированному, аскетическому воображению...Есть существа, у которых фантазия имеет еще более воздействия на сердечко, ежели как мыслят об этом. Татьяна была из таких созданий.После дуэли, отъезда Онегина и посещения Татьяной комнаты Онегина она поняла наконец, что есть для человека интересы, есть мучения и скорби, кроме энтузиазма мучений и скорби любви... сообразила, но только разумом, головою, поэтому что есть идеи, которые надобно пережить и душою и телом, чтоб осознать их полностью, и которых нельзя изучить в книге. И потому книжное знакомство с этим новым миром скорбей если и было для Татьяны откровением, это откровение произвело на нее тяжелое, безотрадное и бесплодное воспоминание; оно перепугало ее, ужаснуло и принудило глядеть на страсти, как на погибель жизни, убедило ее в необходимости покориться действительности, как она есть, и если жить жизнию сердца, то про себя, во глубине собственной души, в тишине уединения, во сумраке ночи, посвященной тоске и рыданиям. Посещения дома Онегина и чтение его книг приготовили Татьяну к перерождению из деревенской девицы в светскую даму, которое так удивило и поразило Онегина.Татьяна не любит света и за счастие почла бы навечно бросить его для деревни; но пока она в свете его суждение всегда будет ее идолом, и ужас его суда всегда будет ее добродетелью... Но я другому отдана, именно отдана, а не отдалась! Постоянная верность кому и в чем? Верность таким отношениям, которые сочиняют профанацию чувства и чистоты женственности, поэтому что некие дела, не освящаемые любовью,,в высшей ступени развратны... Но у нас как-то все это клеится вместе: поэзия и жизнь, любовь и брак по расчету, жизнь сердечком и взыскательное выполнение наружных обязанностей, внутренно раз в час нарушаемых... Экзальтированные идеалисты, изучившие жизнь и женщину по повестям Марлинского, требуют от необыкновенной женщины презрения к публичному суждению. Это ложь: дама не может ненавидеть публичного мнения, но может жертвовать им скромно, без фраз, без самохвальства, разумея всю великость своей жертвы, всю тягость проклятия, которое она берет на себя, подчиняясь иному высокому закону закону собственной натуры, а ее натура любовь и самопожертвование...