Тарас бульба о чём переживал остап во время поездки на запорожскую

она поймала его за стремя, она прилипнула к седлу его и с уныньем во всех чертах не выпускала его из рук собственных. Два дюжих козака брали ее заботливо и унесли в хату. Но, когда выехали они за ворота, она со всею легкостию дикой козы, несообразной ее летам, выбежала за ворота, с непостижимою мощью приостановила лошадка и обняла 1-го из их с какою-то помешанною, бесчувственною горячностию; ее вновь увели. Юные козаки ехали неясно и удерживали слезы, опасаясь отца собственного, который, но же, с собственной стороны, тоже был несколько смущен, хотя не старался этого показывать. День был серый; зелень блистала ярко; птицы щебетали как-то в разлад. Они, проехавши, обернулись назад; хутор их как будто ушел в землю; только стояли на земле две трубы от их стыдливого домика, да одни только верхушки дерев, по сучьям которых они лазили, как белки; один только далекий луг еще стлался перед ними, тот луг, по которому они могли припомнить всю историю жизни, от лет, когда катались по росистой траве его, до лет, когда подстерегали в нем чернобровую козачку, боязливо летевшую через него с помощию своих новых, прытких ножек. Вот теснее один только шест над колодцем с привязанным вверху колесом от тележки сиротливо торчит на небе; теснее равнина, которую они проехали, кажется издалече горою и всё собою закрыла. Прощайте и детство, и игры, и всё, и всё!Все три наездника ехали молчаливо. Ветхий Тарас думал о давнешнем: перед ним проходила его юность, его лета, его протекшие лета, о которых всегда практически рыдает козак, желавший бы, чтобы вся жизнь его была юность. Он размышлял о том, кого он повстречает на Сечи из собственных прежних сотоварищей. Он вычислял, какие уже перемерли, какие живут еще. Слеза тихо круглилась на его зенице, и поседевшая голова его уныло понурилась. Сыновья его были заняты иными мыслями. Но нужно сказать поболее о сыновьях его. Они были отданы по двенадцатому году в киевскую академию, поэтому что все почетные сановники тогдашнего медли считали необходимостью дать воспитание своим детям, желая это делалось с тем, чтоб после абсолютно позабыть его. Они тогда были, как все поступавшие в бурсу, дики, воспитаны на свободе, и там теснее они обычно несколько шлифовались и получали что-то общее, делавшее их схожими друг на друга. Старший, Остап, начал с того свое поприще, что в 1-ый год еще бегал. Его вернули, высекли ужасно и засадили за книгу. Четыре раза закапывал он собственный букварь в землю, и четыре раза, отодравши его безжалостно, приобретали ему новый. Но, без сомнения, он повторил бы и в 5-ый, если бы отец не дал ему торжественнаго обещания продержать его в монастырских служках целые 20 лет и не поклялся наперед, что он не увидит Запорожья вовеки, если не выучится в академии всем наукам. Любопытно, что это сказал тот же самый Тарас Бульба, который бранил всю ученость и советовал, как мы теснее видели, детям совсем не заниматься ею. С этого медли Остап начал с необычайным усердием посиживать за скучною книгою и быстро стал на ряду с лучшими. Тогдашний род учения страшно

Ну, пойдем, детки! произнес Бульба. У крыльца стояли оседланные жеребцы. Бульба вскочил на своего Чорта, который неистово отшатнулся, почувствовав на себе двадцатипудовое бремя, потому что Бульба был чрезвычайно тяжел и толст. Когда увидела мама, что уже и сыны ее сели на коней, она кинулась к меньшому, у которого в чертах личика выражалось более какой-то нежности; она схватила его за стремя, она прилипнула к седлу его и с унынием во всех чертах не издавала его из рук собственных. Два дюжих козака брали ее заботливо и унесли в хату. Но, когда выехали они за ворота, она со всею легкостию дикой козы, несообразной ее летам, выбежала за ворота, с непостижимою силою приостановила лошадка и обняла 1-го из их с какою-то помешанною, бесчувственною горячностию; ее опять увели. Молодые козаки ехали неясно и удерживали слезы, боясь отца своего, который, однако же, с своей стороны, тоже был несколько смущен, хотя не старался этого показывать. Денек был сероватый; зелень блистала ярко; птицы щебетали как-то в разлад. Они, проехавши, обернулись вспять; хутор их как словно ушел в землю; только стояли на земле две трубы от их застенчивого домика, да одни только верхушки дерев, по сучьям которых они лазили, как белки; один только далекий луг еще стлался перед ними, тот луг, по которому они могли припомнить всю историю жизни, от лет, когда катались по росистой травке его, до лет, когда поджидали в нем чернобровую козачку, трусливо летевшую через него с помощию собственных свежих, прытких ножек. Вот теснее один только шест над колодцем с привязанным вверху колесом от телеги сиротливо торчит на небе; теснее равнина, которую они проехали, кажется издали горою и всё собою закрыла. Прощайте и детство, и забавы, и всё, и всё!Все три наездника ехали молчаливо. Ветхий Тарас размышлял о давнешнем: перед ним проходила его молодость, его лета, его протекшие лета, о которых всегда практически плачет козак, желавший бы, чтоб вся жизнь его была юность. Он мыслил о том, кого он повстречает на Сечи из собственных бывших сотоварищей. Он вычислял, какие теснее перемерли, какие живут еще. Слеза тихо круглилась на его зенице, и поседевшая голова его печально понурилась. Сыновья его были заняты иными идеями. Но необходимо сказать поболее о сыновьях его. Они были отданы по двенадцатому году в киевскую академию, поэтому что все почетные сановники тогдашнего времени считали необходимостью дать воспитание своим детям, желая это делалось с тем, чтобы после совершенно позабыть его. Они тогда были, как все поступавшие в бурсу, дики, воспитаны на воле, и там теснее они обыкновенно несколько шлифовались и получали что-то общее, делавшее их схожими друг на друга. Старший, Остап, начал с того свое поприще, что в 1-ый год еще бежал. Его вернули, высекли ужасно и засадили за книжку. Четыре раза закапывал он собственный букварь в землю, и четыре раза, отодравши его безжалостно, приобретали ему новый. Но, без сомнения, он повторил бы и в 5-ый, если бы отец не дал ему торжественнаго обещания продержать его в монастырских служках целые 20 лет и не поклялся наперед, что он не увидит Запорожья вовеки, если не научится в академии всем наукам. Интересно, что это сказал тот же самый Тарас Бульба, который ругал всю ученость и советовал, как мы теснее лицезрели, детям совсем не заниматься ею. С этого медли Остап начал с необычайным старанием сидеть за скучною книгою и скоро стал на ряду с превосходнейшими. Тогдашний род учения страшно расползался

Подробнее - на Znanija.com - znanija.com/task/21853172readmore