Почему в деревне всё замёрзло? -Тёплый хлеб

Когда кавалеристы проходили через деревню Бережки, германский снаряд лопнул на околице и ранил в ногу вороного жеребца. Командир оставил раненого жеребца в деревне, а отряд ушёл дальше, пыля и позванивая удилами, ушёл, закатился за рощи, за бугры, где ветер качал зрелую рожь.
Коня брал к для себя мельник Панкрат. Мельница издавна не работала, но мучная пыль навеки въелась в Панкрата. Она лежала сероватой коркой на его ватнике и картузе. Из-под картуза поглядывали на всех быстрые глаза мельника. Панкрат был быстрый на работу, недовольный старик, и ребята считали его волшебником.
Панкрат вылечил коня. Конь остался при мельнице и долготерпеливо возил глину, навоз и жерди подсоблял Панкрату чинить плотину.
Панкрату трудно было прокормить коня, и жеребец начал ходить по дворам побираться. Постоит, пофыркает, постучит рожой в калитку, и, смотришь, ему вынесут свекольной ботвы, либо чёрствого хлеба, либо, приключалось даже, сладкую морковку. По деревне сказали, что конь ничей, а точнее общественный, и каждый считал собственной повинностью его покормить. К тому же жеребец раненый, пострадал от недруга.
Жил в Бережках со собственной бабкой мальчишка Филька, по прозвищу Ну Тебя. Филька был неразговорчивый, недоверчивый, и возлюбленным его выражением было: Да ну тебя!. Предлагал ли ему соседский мальчик прогуляться на ходулях либо выискать позеленевшие патроны, Филька отвечал сердитым басом: Да ну тебя! Отыскивай сам!. Когда бабка выговаривала ему за неласковость, Филька отворачивался и бормотал: Да ну тебя! Надоела!.
Зима в этот год стояла тёплая. В воздухе висел дым. Снег выпадал и тотчас таял. Влажные вороны садились на печные трубы, чтоб обсохнуть, толкались, каркали друг на друга. Около мельничного лотка вода не леденела, а стояла чёрная, тихая, и в ней кружились льдинки.
Панкрат починил к тому медли мельницу и собирался молоть хлеб, хозяйки сетовали, что пытка кончается, осталось у каждой на два-три денька, а зерно лежит немолотое.
В один из таких тёплых сероватых дней раненый конь постучал рожой в калитку к Филькиной бабке. Бабки не было дома, а Филька сидел за столом и жевал кусок хлеба, круто посыпанный солью.
Филька нехотя встал, вышел за калитку. Жеребец переступил с ноги на ногу и потянулся к хлебу. Да ну тебя! Бес! кликнул Филька и наотмашь стукнул жеребца по губам. Конь отшатнулся, замотал головой, а Филька закинул хлеб далеко в рыхлый снег и заорал:
На вас не напасёшься, на христорадников! Вон твой хлеб! Иди копай его рожой из-под снега! Иди копай!
И вот после этого злорадного крика и случились в Бережках те изумительные дела, о каких и на данный момент люди разговаривают, покачивая головами, потому что сами не знают, было ли это либо ничего такового и не было.
Слеза скатилась у жеребца из глаз. Конь заржал печально, протяжно, взмахнул хвостом, и тотчас в голых деревьях, в огорожах и печных трубах завыл, засвистел пронзительный ветер, вздул снег, запорошил Фильке гортань. Филька бросился назад в дом, но никак не мог отыскать крыльца так теснее мело кругом и хлестало в глаза. Летела по ветру мёрзлая трава с крыш, ломались скворечни, хлопали оторванные ставни. И всё выше поднимались столбы снежной пыли с близлежащих полей, неслись на деревню, шурша, крутясь, перегоняя друг друга.
Филька вскочил наконец в избу, припёр дверь, сказал: Да ну тебя! и прислушался. Ревела, обезумев, метель, но через её рев Филька слышал тонкий и короткий свист так свистит конский хвост, когда рассерженный конь колотит им себя по бокам.
Метель начала стихать к вечеру, и только тогда смогла добраться к себе в избу от соседки Филькина бабка. А к ночи небо зазеленело, как лёд, звёзды примёрзли к небесному своду, и колючий мороз прошёл по деревне. Никто его не видел, но каждый слышал скрип его валенок по твёрдому снегу, слышал, как мороз, озоруя, стискивал толстые брёвна в стенках, и они трещали и взрывались.
Бабка, плача, произнесла Фильке, что наверняка теснее замёрзли колодцы и сейчас их ждёт неминучая погибель. Воды нет, пытка у всех вышла, а мельница работать теперь не сумеет, поэтому что река застыла до самого дна.
Филька тоже заплакал от ужаса, когда мыши начали выбегать из подпола и хорониться под печкой в траве, где ещё оставалось немножко тепла. Да ну вас! Проклятые! горланил он на мышей, но мыши всё лезли из подпола. Филька забрался на печь, укрылся тулупчиком, весь трясся и слушал причитания бабки.