какой российский нрав "воссоздал"Бунин в рассказе "косцы"

Писатель в эмиграции обращается к прошлому и делает его в преображенном виде. О том, как велика тяга писателя к соотечественникам, как глубока его любовь к Рф, свидетельствует его рассказ Косцы , где речь идет о рязанских крестьянах, их вдохновенном труде, берущем за душу пении во время сенокоса на орловской земле. В рассказе Косцы основная красота для него не только в крестьянах и их удивительном пении: Красота была в том, что все мы были детки собственной родины и были все вместе и всем нам было превосходно, безмятежно и любовно без светлого осознания собственных эмоций, ибо их и не надо, не должно разуметь, когда они есть. И еще в том была (теснее не осознаваемая нами тогда) прелесть, что эта родина, этот наш общий дом была Наша родина, и что только ее душа могла напевать так, как напевали косцы в этом откликающемся на каждый их вздох березовом лесу . 
Нужно особо отметить, что все произведения Бунина эмигрантского периода за очень редким исключением построены на русском материале. Писатель вспоминал на чужбине Родину, ее поля и деревни, фермеров и дворян, ее природу. Бунин великолепно знал русского мужчины и российского дворянина, у него был богатый запас наблюдений и мемуаров о России. Он не мог писать о чуждом ему Западе и никогда не обрел второй отчизны во Франции. Бунин остается верен традиционным традициям российской литературы и продолжает их в собственном творчестве, пытаясь решить постоянные вопросы о смысле жизни, о любви, о будущем всего мира. 
Как и до этого, он сдвигает жизнь и погибель, удовлетворенность и кошмар надежду и отчаяние. Но никогда ранее не выступало с таковой обостренностью в его твореньях чувство бренности и обречённости всего сущего красоты, счастья, славы, могущества. Рассматривая ток медли, гибель далёких цивилизаций, исчезновение царств (Город Короля Королей , 1924), Бунин словно испытывает болезненное успокоение, временное утоление своего пламенея. Но философские и исторические экскурсы и параллели не выручали. Бунин не мог бросить мыслей о Рф. В эмиграции не только не прервалась внутренняя связь Бунина с Россией, но и ещё более обострилась любовь к родной земле и ужасное чувство потери дома. Наша родина навечно остается не только материалом , но и сердечком бунинского творчества. Только теперь Наша родина полностью отойдёт в мир мемуаров, будет воссоздаваться памятью. 
Как бы далеко от неё он ни жил, Наша родина была неотторжима от него. Однако это была отодвинутая Россия, не та, что ранее начиналась за окном, выходящим в сад; она была и словно не была, всё в ней встало под вопрос и испытание. В ответ на боль и колебание в виде Рф стало яснее проступать то российское, что не могло пропасть и обязано было идти из прошедшего далее. Время от времени, под воздействием особо тяжёлого чувства разрыва с отчизной, Бунин прибывал к истинному сгущению времени, которое обращалось в тучу, откуда шли осеняющие идеи, желая горизонт оставался беспросветен. Но сгущение времени далековато не всегда приводило во мрак. Против, Бунин стал созидать, ища надежды и опоры в отодвинутой им Рф, больше непрерывного и растущего, чем, может быть, раньше, когда оно казалось ему само собой разумеющимся и не нуждалось в утверждении. Сейчас, как бы освобождённые разлукой от застенчивости, у него вырвались слова, которых он ранее не произносил, держал про себя, и вылились они ровно, свободно и прозрачно. Тяжело представить себе, к примеру, что-нибудь более просветлённое, чем его Косцы (1921 г.) . Это рассказ тоже с взглядом издалека и на что-то само по для себя будто незначительное: идут в берёзовом лесу пришлые на Орловщину рязанские косцы, косят и поют. Но вновь-таки Бунину удалось рассмотреть в одном моменте безмерное и далёкое, со всей Россией связанное; маленькое пространство заполнилось, и получился не рассказ, а ясное озеро, в котором отражается великий град. 
Идеею о катастрофической доле России подсвечено с большей или наименьшей силой все бунинское творчество эмигрантской поры.