Л.Н.Толстой ,,Война И Мир" Оставление Москвы . Пожалуйста !!!!!!

тебе нужен сам текст?

В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более наиглавнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам управляющим этого действия, действовал абсолютно по другому.Событие это оставление Москвы и сожжение ее было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского схватки. Каждый российский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших папах, мог бы предсказать то, что совершилось.Начиная от Смоленска, во всех городках и деревнях российской земли, без роли графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Люд с неосторожностью ожидал врага, не восставал, не тревожился, никого не раздирал на кусочки, а спокойно ожидал собственной судьбы, ощущая в для себя силы в самую трудную минутку найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что оставалось.Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе российского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском сообществе 12-го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, проявили, что они ожидали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того тайного (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством малышей для спасения отечества и т. п. противоестественными деяниями, а который выражается незначительно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.Постыдно бегать от угрозы; только трусы бегут из Москвы, разговаривали им. Растопчин в собственных афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать название трусов, совестно было ехать, но они все-таки ехали, зная, что так надобно было. Зачем они ехали? Нельзя представить, чтоб Растопчин напугал их ужасами, которые создавал Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень превосходно, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, обитатели забавно проводили время с очаровательными французами, которых так обожали тогда российские мужчины и в необыкновенности дамы.Они ехали потому, что для российских людей не могло быть вопроса: превосходно ли, либо плохо будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было ужаснее всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще прытче после Бородинского схватки, невзирая на воззвания к защите, невзирая на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были убить французов, и невзирая на весь тот вздор, о котором писал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско обязано драться и что нежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни ничтожно оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величавом значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, явно, сожженной (великой покинутый деревянный город нужно обязан был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вкупе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величавое событие, которое навсегда остается наихорошей славой российского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами подымалась из Москвы в саратовскую деревню, с неясным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не приостановили по указанию графа Растопчина, делала просто и правильно то большое дело, которое выручило Россию. Граф же Растопчин, который то пристыжал тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие опьяненному сброду, то поднимал вида, то воспрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все приватные подводы, бывшие в Москве, то на 100 тридцати 6 подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то говорил, как он спалил свой дом и написал прокламацию французам, где празднично упрекал их, что они разорили его ребяческий приют; то воспринимал славу сожжения Москвы, то отказывался от нее, то повелевал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то попрекал за это люд, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городке г-жу Обер-Шальме, сочинявшую центр всего французского столичного народонаселенья, а без особой вины указывал поймать и увезти в ссылку ветхого почетного почт-начальника Ключарева; то сбирал люд на Три Горы, чтоб драться с французами, то, чтобы избавляться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то разговаривал, что он не переживет несчастия Москвы,