Пожалуйста помогите.

У мотылька были матовые тонкие крылышки. Он посиживал на белом блистающем лепестке ромашки. Желтая веселая серединка цветка подсвечива- ла непрозрачные крылышки. Вокруг было еще много ромашек и травы, густой, зеленой-зеленоватой. Еще было небо. Голубое, просторное, прогретое солнцем. Крошечный мотылек с непрозрачными крылышками был практически незначителен посреди этого веселого лета. Вот такая картина висела на стенке против окна. Картина. Только не нарисованная. Ромашки, травка, небо и даже крохотный мотылек с непрозрачными крылышками все-все было вышито по шелку тонкими цветными шелковыми нитками. Давно двести лет назад. Ну, если не двести, то сто точно. Эту картину вышивала бабушка бабушки той девченки, что жила на данный момент в комнате с шелковой картиной. Когда девочкина прапрабабушка вышивала развеселую картину с ромашками, она сама была юный и развеселой. Потому картина и вышла таковой ясной, солнечной. Закончила молодая прапрабабушка вышивать. Остался у нее совершенно махонький моточек белоснежного шелка. Белого, но не блещущего, а чуток непрозрачного. Выкинуть его? Зачем же? Раз, два, три стежка, и на одной ромашке появился непрозрачный мотылек. Его практически не видно. Ведь кругом такие прекрасные ромашки, такая ясная густая спутанная травка, такое небо голубое-голубое. И посреди всего этого малюсенький мотылек. А знаешь, сколько с тех пор владельцев было у картины? Сколько комнат она украшала? Сколько людей любовались ею? Каждый восхищался: Ах, какая прелесть! Ромашки будто трепещут под ветерком. Ах, какое волшебство! Трава как настоящая. Шелестит, кажется. Ах, какое небо! Просто ощущаешь его тепло. Вот так говорили различные люди. И каждый непременно прибавлял, что шелковая картина кажется практически живой. Почему-то... Все любовались ромашками в густой траве и голубым небом, но никто ни разу не направил внимания на малюсенького матового мотылька. Что же изумительного? Крошечные крылышки были просто незначительны на фоне ясных летних красок. Но мотылек не обижался и не расстраивался. Он сидел на великолепной ромашке и довольствовался, когда о шелковой картине го-ворили что-нибудь хорошее. Так было все двести либо 100 лет. А вчера либо позавчера не знаю точно случилась вот такая история. В открытое окно влетела бабочка. Чудесная бабочка! Удивительно прекрасная: громадные золотисто-оранжевые крылышки, с шоколадной каемочкой и голубыми крапинками. Когда шелковый мотылек увидел великолепную бабочку, ему больше всего на свете захотелось заговорить с ней. Это было совершенно несложно. Великолепная бабочка была совсем не воображалой, а очень даже общительной. Она подлетела к шелковой картине, похлопала золотистыми крылышками и произнесла: Какие великолепные у вас ромашки, милый мотылек! Да, да! Они всем нравятся. Я рад, что для вас тоже. Но понимаете ли... бабочка заморгала крылышками, понимаете ли... Вы только не задумайтесь, что я хвалюсь! В моем саду тоже есть очень благовидные цветочки: красноватые, желтоватые, фиолетовые, оранжевые... Не желайте ли поглядеть?.. Я бы с удовольствием. Но можно ли мне покинуть мою ромашку? Ведь все издавна привыкли, что я здесь. Ну, подумаешь несколько часов! Никто ничего не заметит. И шелковый непрозрачный мотылек совместно с великолепной бабочкой полетели в сад к разноцветным цветам. Картина осталась на месте. И все в доме было как всегда. Кто-то пришел. Поглядел на шелковую картину и произнес как-то между иным: Благовидная картина. А иной человек произнес: Глядите, какие ромашки! Они схожи на пуговки. Смешно, правда? А третий произнес: Какое небо голубое. Оно на что-то похоже. Только пренебрегал на что. Ах, вспомнил!!! На занавески моей соседки! Картину восхваляли: Благовидно, смешно... Все так. Но никто не произнес, что ромашки словно трепещут на ветерке, а перепутанная зеленоватая травка шелестит. Никто не произнес, что картина почти живой кажется. Почему же так? Случилось что-нибудь? Двести лет, ну, в последнем случае, сто ромашки трепетали, травка шелестела, небо теплым казалось, а теперь... Занавески соседкины... Пуговки смешные... Обидно. Но вот вернулся мотылек. Ему, конечно, приглянулись цветы великолепной бабочки. Но он очень, просто очень спешил к своим ромашкам. Он тосковал, он привык к ним. Мотылек опустился на свою ромашку, расправил матовые крылышки, застыл... И странноватая история получилась. Все узрели, как затрепетали ромашки, а травка, кажется, зашелестела, а небо потеплело. Шелковая картина снова стала не просто прекрасной, а живой, как двести лет вспять. Кстати, матовый махонький мотылек сидел на собственной удивительной ромашке так же спокойно и незаметно, как словно он ни при чем.