Короткий рассказ про детство Толстого помогите плиз

12-го августа 18..., ровно в третий денек после дня моего рождения, в который мне минуло 10 лет и в который я получил такие удивительные подарки, Карл Иваныч разбудил меня, ударив над самой моей головой хлопушкой из сладкой бумаги на палке по мухе. Он сделал это так неловко, что задел образок моего ангела, висевший на дубовой спинке кровати, и что убитая муха упала мне прямо на голову. Я высунул нос из-под одеяла, приостановил рукой образок, который продолжал качаться, сбросил убитую муху на пол и желая заспанными, но недовольными глазами окинул Карла Иваныча. Он же, в пестром ваточном халатике, подпоясанном поясом из той же материи, в красноватой вязаной ермолке с кисточкой и в мягеньких козловых сапогах, продолжал ходить около стенок, прицеливаться и хлопать.
Положим, размышлял я, я маленький, но для чего он беспокоит меня? Отчего он не лупит мух около Володиной кровати? вон их сколько! Нет, Володя ветше меня; а я меньше всех: оттого он меня и изнуряет. Только о том и размышляет всю жизнь, шепнул я, как бы мне делать проблемы. Он очень превосходно лицезреет, что разбудил и испугал меня, но выказывает, как словно не замечает... неприятный человек! И халат, и шапочка, и кисточка какие неприятные!
В то время как я таким образом мысленно выражал свою досаду на Карла Иваныча, он подошел к собственной постели, посмотрел на часы, которые висели над нею в шитом бисерном башмачке, повесил хлопушку на гвоздик и, как приметно было, в самом приятном расположении духа оборотился к нам.
Auf, Kinder, auf!.. s'ist Zeit. Die Mutter ist schon im Saal 1, крикнул он добрым германским голосом, позже подошел ко мне, сел у ног и достал из кармана табакерку. Я притворился, будто почиваю. Карл Иваныч поначалу понюхал, утер нос, щелкнул пальцами и тогда только принялся за меня. Он, посмеиваясь, начал щекотать мои пятки. Nu, nun, Faulenzer! 2 сказал он.
Как я ни боялся щекотки, я не вскочил с кровати и не отвечал ему, а только поглубже запрятал голову под подушки, изо всех сил брыкал ногами и употреблял все усердья удержаться от смеха.
Какой он добрый и как нас любит, а я мог так плохо о нем размышлять!
Мне было обидно и на самого себя, и на Карла Иваныча, хотелось смеяться и хотелось рыдать: нервишки были расстроены.
Ach, lassen Sie 3, Карл Иваныч! заорал я со слезами на глазах, высовывая голову из-под подушек.
Карл Иваныч опешил, оставил в покое мои подошвы и с беспокойством стал спрашивать меня: о чем я? не лицезрел ли я чего дурного во сне?.. Его добросердечное германское личико, роль, с которым он старался угадать причину моих слез, заставляли их течь еще обильнее: мне было совестно, и я не разумел, как за минутку перед тем я мог не обожать Карла Иваныча и отыскать неприятными его халатик, шапочку и кисточку; теперь, против, все это казалось мне очень милым, и даже кисточка казалась очевидным подтверждением его доброты. Я произнес ему, что плачу оттого, что лицезрел дурной сон словно maman погибла и ее несут хоронить. Все это я вымыслил, поэтому что решительно не помнил, что мне снилось в эту ночь; но когда Карл Иваныч, тронутый моим рассказом, стал успокаивать и успокаивать меня, мне казалось, что я точно лицезрел этот ужасный сон, и слезы полились теснее от иной предпосылки.
Когда Карл Иваныч оставил меня и я, приподнявшись на постели, стал натягивать чулки на свои маленькие ноги, слезы немного унялись, но неясные мысли о вымышленном сне не оставляли меня. Вошел дядька Николай малюсенький, чистенький человечек, всегда суровый, щепетильный, уважительный и великий компаньон Карла Иваныча. Он нес наши платьица и обувь: Володе сапоги, а мне покуда еще невыносимые башмаки с бантиками. При нем мне было бы совестно плакать; притом утреннее солнышко весело освещало в окна, а Володя, передразнивая Марью Ивановну (гувернантку сестры), так забавно и звучно смеялся, стоя над умывальником, что даже серьезный Николай, с полотенцем на плече, с мылом в одной руке и с рукомойником в иной, улыбаясь, разговаривал:
Будет для вас, Владимир Петрович, извольте мыться.
Я совершенно развеселился.
Sind Sie bald fertig? 4 послышался из классной глас Карла Иваныча.
Глас его был строг и не имел уже того выражения доброты, которое тронуло меня до слез. В классной Карл Иваныч был совершенно другой человек: он был наставник. Я живо оделся, помылся и, еще с щеткой в руке, приглаживая мокрые волосы, появился на его клич.
Карл Иваныч, с очками на носу и книжкой в руке, посиживал на своем обыкновенном месте, меж дверью и окошком. Влево от двери были две полочки: одна наша, детская, иная Карла Иваныча, собственная. На нашей были всех сортов книжки учебные и неучебные: одни стояли, другие лежали.

12 августа 18** г. десятилетний Николенька Иртеньев пробуждается на 3-ий день после собственного дня рождения в семь часов утра. После утреннего туалета учитель Карл Иваныч водит Николеньку и его брата Володю здороваться с матушкой, которая разливает чай в гостиной, и с отцом, отдающим в своём кабинете хозяйственные указания приказчику.

Николенька ощущает в для себя чистую и ясную любовь к родителям, он любуется ими, делая для себя четкие наблюдения: ...в одной усмешке состоит то, что именуют красою лица: если усмешка добавляет прелести лицу, то оно прекрасно; если она не изменяет его, то личико обыкновенно; если она портит его, то оно плохо. Для Николеньки лицо матушки прекрасное, ангельское. Отец в силу своей серьёзности и строгости кажется ребёнку неясным, но бесспорно благовидным человеком, который нравится всем без исключения.

Отец объявляет юношам о своём решении завтра он забирает их с собой в Москву. Весь денек: и учёба в классах под надзором расстроенного от полученного извещенья Карла Иваныча, и охота, на которую берёт детей отец, и встреча с юродивым, и последние игры, во время которых Николенька ощущает что-то вроде первой любви к Катеньке, все это сопровождается горестным и грустным ощущеньем грядущего прощания с родным домом. Николенька вспоминает счастливое время, проведённое в деревне, дворовых людей, беззаветно послушных их семейству, и подробности прожитой здесь жизни стают перед ним живо, во всех противоречиях, которые пробует примирить его детское сознание.

На иной денек в двенадцатом часу коляска и бричка стоят у подъезда. Все заняты приготовлениями к дороге, и Николенька особенно остро ощущает несоответствие важности заключительных минут перед расставанием и всеобщей суеты, царящей в доме. Вся семья собирается в гостиной вокруг круглого стола. Николенька обымает мать, рыдает и ни о чем не мыслит, кроме собственного горя. Выехав на великую дорогу, Николенька машет мамы платком, продолжает плакать и примечает, как слезы доставляют ему удовольствие и отраду. Он мыслит о маменьке, и любовью к ней проникнуты все мемуары Николеньки.

Уже месяц отец с детками живут в Москве, в бабушкином доме. Желая Карл Иваныч тоже взят в Москву, детей учат новые учителя. На именины бабушки Николенька пишет свои 1-ые стихи, которые читают прилюдно, и Николенька необыкновенно переживает эту минутку. Он знакомится с новыми людьми: княгиней Корнаковой, дворянином Иван Иванычем, родственниками Ивиными тремя юношами, почти сверстниками Николеньки. При общении с этими людьми у Николеньки развиваются основные его свойства: естественная узкая наблюдательность, противоречивость в собственных ощущеньях. Николенька нередко осматривает себя в зеркале и не может представить, что его кто-то может обожать. Перед сном Николенька делится своими переживаниями с братом Володей, признается, что любит Сонечку Валахину, и в его словах проявляется вся детская неподдельная страстность его натуры. Он признается: ...когда я лежу и мыслю о ней, бог знает отчего делается печально и страшно хочется рыдать.

Через полгода отец получает из деревни письмо от маменьки о том, что она во время прогулки жестоко простыла, слегла, и силы её тают с каждым днём. Она просит приехать и привезти Володю и Николеньку. Не медля, отец с отпрысками выезжают из Москвы. Самые ужасные предчувствия подтверждаются последние 6 дней маменька теснее не встаёт. Она даже не может проститься с детками её открытые глаза ничего уже не лицезреют... Маменька умирает в этот же денек в ужасных страданиях, успев только попросить благословения для малышей: Матерь божия, не оставь их!

На иной денек Николенька лицезреет маменьку в гробу и не может свыкнуться с думою, что это жёлтое и восковое лицо принадлежит той, кого он обожал больше всего в жизни. Фермерская девченка, которую подносят к покойнице, ужасно орёт в ужасе, кричит и выбегает из комнаты Николенька, поражённый горьковатой правдой и уныньем перед непостижимостью смерти.

Через три дня после похорон весь дом переезжает в Москву, и со гибелью мамы для Николеньки заканчивается счастливая пора юношества. Приезжая позже в деревню, он всегда прибывает на могилу матушки, близко от которой похоронили верную до последних дней их дому Наталью Савишну.

Источник:https://briefly.ru/tolstoi/detstvo/