короткое содержание рассказа Мамина-Сибиряка Охонины брови

В нижней клети усторожской судной избы посиживали вместе башкир-переметчик Аблай, слепец Лгун, беломестный казак Тимошка Белоус и дьячок из Служней слободы Прокопьевского монастыря Арефа. Попали они вместе благодаря великому судному делу, которое вершилось сейчас в Усторожье воеводой Полуектом Степанычем Чушкиным. А дело было не малюсенькое. Восставали фермеры огромной монастырской вотчины. Узники прикованы были на один стальной пруток. Так их водили и на допрос к воеводе.

- Имею великую причину от игумена Моисея, - сетовал дьячок Арефа товарищам по несчастью. - Жестоко он колотил меня шелепами*... А еще измором морил на всякой собственной монастырской работе. Яко лев рыкающий, забрался в нашу святую обитель... Новаторства всюду завел, с огнепальною яростию работы египетские вменил... Лютует над своею монастырскою братией и над крестьянами.

______________

* Шелепы - мешки с песком. (Прим. Д.Н.Мамина-Сибиряка.)

- И долютовал, - отвечал слепец Брехун. - Как фермеры подступили к монастырю, игумен спрятался у себя в келье... Не поглянулось, как с вилами да с дрекольем наступали, а быть бы бычку на веревочке.

- Живой погибели опасается, - угнетенно соглашался Арефа и тягостно охал.

- А тебя-то он за што изживал?

- Немощь у меня, Брехун.

- Насчет Дивьей обители, што ли? - ядовито спрашивал Брехун. - Может, дьячиха нажалилась папе игумену...

- Тоже и произнес человек! Статочное ли это дело про Дивью обитель такие словеса изрыгать?

Слепец Брехун любил подтрунить над дьячком: надобно же было как-нибудь коротать длинное тюремное время.

- Немощь у меня к зелену вину, - объяснял дьячок, - а соблазн всюду... Своя монастырская братия стомаха ради и нередких недуг смакует, а позже поп Мирон в Служней слободе, казаки из слобод, воинские люди... Ох, великое искушение, нежели человек ослабевает!.. Ну, игумен Моисей и истязал меня многажды...

- И шелепами, и нагайками, и батожьем?

- Всячески... Он и на священников не очень-то смотрит, чуть што, сейчас отправит на конюшенный двор, а там дискуссии короткие. Ранее игумен Моисей в Тобольске происходил служение, белоснежным попом был. Ну, а разъярится, так необычайную скорость на руку оказывал... Так и попадью свою уходил: за обедом костью говяжьей ее зашиб, как сказывают. Вот после этого он и принял на себя иноческий чин... На большой реке Оби остяков крестил, монастырь поставил, а позже к нам попал, да под духовные штаты и угодил. Вотчина монастырская огромадная: недалёко 100 тысяч десятин земли, на них девять деревень, да четыре поселка, да 6 заимок, а еще лесу не считано, да хмелевые угодья, да три рыбных озера, да двои рыбные пески в низовье Яровой... Свои четыре мельницы было, кожевня, свешная, а в городах везде подворья. 1-го сена ставили больше двунадесять тыщ копен... Монастырских крестьян недалёко трех тысяч податных душ состояло и 1-го оброка тыщу рублей каждогодно приносили. Процветал наш Прокопьевский монастырь, кабы не новые духовные штаты: все ограничили сходу - и землю, и фермеров, и всякое прочее угодье. Вот игумен-то Моисей и лютует... Приехал он на большое, а вышло маленькое. А монастырь ограничили, чети* не оставили, а здесь еще перед самыми штатами дубинщина ваша. Меня же прицепили к ней невинно.