эссе на тему "Что мне нравиться в творчестве Островского"

Александр Николаевич Островский родился 12 апреля 1823 года в Замоскворечье, в самом центре Москвы, в колыбели замечательной русской истории, о которой вокруг сказало все, даже наименования замоскворецких улиц. Вот основная из них, Великая Ордынка, одна из самых ветхих. Название свое получила потому, что несколько веков назад по ней проходили татары за данью к большим столичным дворянам. Примыкающие к ней Большой Толмачевский и Малый Толмачевский проулки подсказывали о том, что в те давнешние годы тут жили толмачи переводчики с восточных языков на русский и назад. А на месте Отас-Болвановского переулка русские князья встречали ордынцев, которые всегда несли с собой на носилках изображение монгольского языческого идола Болвана. Иван Ш первым скинул Глупца с носилок в этом месте, 10 послов монгольских наказывал, а 1-го выслал в Орду с извещеньем, что Москва больше платить дани не будет. Потом Островский произнесет о Москве: Там старая святыня, там исторические монументы там, в виду торговых рядов, на высочайшем пьедестале, как эталон русского патриотизма, стоит великий российский торговец Минин.

Сюда, на Красноватую площадь, приводила мальчика няня, Авдотья Ивановна Кутузова, дама, щедро даровитая от природы. Она чувствовала красоту российского языка, знала многоголосный говор московских базаров, на которые съезжалась чуть ли не вся Наша родина. Няня искусно заплетала в разговор притчи, прибаутки, шутки, пословицы, поговорки и очень любила говорить чудесные народные басни.

Служил будущий драматург в столичном суде. Перед ним раскрывался целый мир драматических конфликтов, звучало все разноголосое достояние живого великорусского языка. Приходилось разгадывать нрав человека по его речевому складу, по необыкновенностям интонации. Воспитывался и оттачивался талант грядущего реа-листа-слуховика, как нарекал себя Островский-драматург, мастер речевой свойства персонажей в собственных пьесах.

* На той стороне Волги, прямо против городка, два села; и неподражаемо великолепно одно, от которого вплоть до Волги тянет самая кудрявая рощица; солнце при закате забралось в нее как-то чудно, с корня, и наделало много чудес. Я измучился, смотря на это. А. Н. Островский
* Мы стоим на крупнейшей горе, под ногами у нас Волга, и по ней взад и вперед идут суда, то на парусах, то бурлаками, и одна прелестная песня преследует нас неотразимо. Вот подходит расшива, и издалече чуть слышны ее звуки; все поближе и поближе, песнь вырастает и полилась, наконец, во весь глас, позже малюсенько-помалу начала утихать, а меж тем уж подходит другая расшива и разрастается та же песня. И нет конца этой песне
* Блуждая по улицам Костромы в течение трех дней, юный Островский как завороженный постоянно ворачивается на крутой волжский сберегал. Колдовская сила природы пленяет его. Как Снегурочка под палящими лучами Солнца, он опасается сгореть от такой красы: такая красота казнь и пытка для человека. Измученный, ворачивается он домой, в дом дядюшки Павла Федоровича, и длинно, длинно не может заснуть. Какое-то отчаяние завладевает им: Неуж-то тягостные воспоминания этих дней будут бесплодны для меня?
* Так еще в молодости Островский ощутил, что Москва не ограничивается Камер-Коллежским валом, что за ним идут постоянной цепью, от Московских застигнув вплоть до Волги, промышленные фабричные села, посады, города и сочиняют продолжение Москвы. Две стальные дороги, одна на Нижний Новгород, иная на Ярославль, обхватывают самую резвую, самую промышленную местность Великороссии.

К художественному синтезу черных и ясных начал купеческой жизни Островский пришел в российской катастрофы Гроза верхушке его зрелого творчества. Творению Грозы предшествовала экспедиция по Верхней Волге, предпринятая по заданию Морского министерства в 1856-1857 годах. Она воскресила и оживила в памяти юношеские воспоминания, когда в 1843 году Островский в первый раз отправился с домочадцами в увлекательное странствие на отчизну отца, в волжский город Кострому и далее, в приобретенную папой усадьбу Щелыково. Ито. гом этой поездки появился дневник Островского, почти все приоткрывающий в его восприятии провинциальной поволжской Рф.

Странствие совпало с самым поэтическим временем года жизни российского человека. По вечерам в обрядовых весенних песнях, звучавших за околицей, в рощах и равнинах, обращались крестьяне к птицам, кучерявым вербам, белоснежным березам, к шелковой зеленоватой траве. В Егорьев денек ходили вокруг полей, окликали Егория, просили его беречь скотину от хищных животных. Вослед за Егорьевым днем шли празднички зеленоватых святок (русальная неделя), когда водили в селах хороводы, устраивали забаву в горелки, жгли костры и скакали через огнь. Путь Островских длился целую неделю и шел через античные русские города: Переславль-Залесский, Ростов на дону, Ярославль, Кострому. Неистощимый источник поэтического творчества открывался для литературы. Публичный сад на высочайшем берегу Волги; за Волгой сельский вид. Таковой ремаркой Островский раскрывает Грозу.