Срочно!! Нужен Короткий пересказ Астафьев "Кузяка" Пожалуйста

Подожди, дескать, не серчай, сам же раздразнил подачкой. Над ухом у меня что-то дробно хуркнуло, и возле груди моей бабочкой забилась, затрепыхалась серая пташка, очевидно меня останавливая. Что же делать-то? Я длинно стоял с полусжатой ладонью, из которой поползни таскали и таскали без утомились орешки.

Прошло несколько дней, и вокруг меня на горной тропе трепыхался уж целый выводок поползней. Верховодил всеми Кузяка. Тут же вращались, чиркали и поощряли криками собственных братьев гайки, дальше, в кустах, как бы совсем ни на кого не обращая внимания, шныряли пузатенькие синицы с черненькой ермолкой на маковке. Эти, приключалось, и схватывались в воздухе, дрались из-за корма. Кузяка шнырял по лесу, садился на камни, на тропу, на мое плечо, на голову, и слышалось его непрестанное "цырк-цырк!" - приветствовал он меня или благодарил, унося зерно в ухоронку, может, просто взбудоражил пернатый люд, мол, не боись, ребята, всех прокормлю. А может, и похихикивал надобно мною: "На наш век дураков хватит!"

Единожды я зажал пальцами лапу Кузяки, словил его и взял в правую руку. Не шевелится, не орёт Кузяка, только темные точки глаз, что спичечные головки, нет-нет да и зажгутся, сверкнут от птичьей ярости. Я приложил брюшко пальца к груди Кузяки - тычется через перо птичье сердчишко, бьется конвульсивно, толчками, сердится и боится птица. Ужас парализовал его, отнял у него ум? Подставляю ладонь с орешками. Кузяка хлесь, клювом - все орехи с ладошки разбросал - "цырк-цырак, цики-цики-цики!" - заругался. Не злоупотреб- ляй моим доверием, не имеешь нравственного права меня имать и истязать, раз тебя гуманистом называют. И я разжал пальцы.

Лети, Кузяка! Живи, милый дружок, сколько можешь и как можешь. Вот только длинноватым ли будет твой век? От легкого, дармового корма не ослабнет ли в для тебя птичья жила и крыло, не обленишься ли ты без трудов и забот лесных до того, что и деток выводить перестанешь либо выведешь таких, что и летать не сумеют? Их, вольных птенцов, не на курорте надобно заводить, не дармовым харчем подкармливать, в лесу их для тебя надеется высиживать и выращивать. Но там холодно и боязно: зверек может съесть, сороки да вороны яйца могут украсть, птенцов заклевать. Но все же лес, тайга густая - твой дом.

А люди, Кузяка, что ж? Люди, они все разные. Развращая тебя, многие из их и не ведают, что создают, они веселятся, хотят кого-то обожать, ободрить, посодействовать кому-нибудь, пренебрегать о хворях, нелегких собственных буднях, о бомбе и военном проклятье, нависшем над ними.

Подсобляя для тебя, они тем самым помогают для себя стать лучше и добросердечнее.

Много медли прошло после поездки в Белокуриху, но все видятся малые, доверчивые птахи, отважно садящиеся на теплую людскую руку, и ночкой из сонной чащи звучит мне вежливый глас: "Цырк-цырк! Цыки-цыки-цыки!.."

Тихая птица

Ветхая скопа, чуть пошевеливая тряпично-вялыми, дыроватыми во взмахе крыльями, плавненько и упрямо кружилась над Енисеем, высматривая добычу.

Выше по реке громадная гидростанция перемалывала воду, обращая силу и мощь ее в электроэнергию, и тугими, круто свитыми волнами, ударом ли зеленого от напряжения слива, рокотом ли могучих машин и кружением колес оглушало ль, придавливало маленькую, пореже крупную рыбу. Плыла она наверх чревом, шевелила жабрами, то открывая небу красноватый их жар, то покрывая на вдохе хрустящие крышки жабер в узкие щели и настойчиво пытаясь опрокинуться на бок, затем на белое сердечное чрево. Другой рыбине удавалось стать на ребро, наверх "святым" пером, и даже на некое время разворотиться встречь течению головой, сражаться с ним, рассекать воду, упираясь хвостом в струю, упорно плыть ввысь, куда-то туда, где исток рыбьего рода либо где была когда-то великая свободная вода вечности, заронившая в рыбий мозг неистребимый клич к движению, к воде обетованной либо к чему-то так и не отгаданному хитромудрым человеком, который делает вид, словно все вокруг понял, а уж про такую неразговорчивую тварь, как рыба, и знать-то нечего - она и годна только в котел да на сковородку.

В 1-ые годы работы гидростанции, как и на всех загороженных реках, рыбы у плотины толкалось много и ее хватало всем: и птицам, и зверям, даже ненасытным воронам хватало. И людям, которых здесь, как и ворон, звали стервятниками за то, что они вылавливали полудохлую, а то и дохлую рыбу, хватало и на пропой, и на закусь. Но прошли годы, рыба, истолченная водой и железом, которая нашла иные пути и воды