Описание природы в феерии "Красные паруса"

Если Цезарь обретал, что лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме, то Артур Грэй мог не завидовать Цезарю в отношении его разумного желания. Он родился капитаном, желал быть им и стал им.
Громадный дом, в котором родился Грэй, был неясен снутри и величав снаружи. К переднему фасаду примыкали цветник и часть парка. Превосходнейшие сорта цветков серебристо-голубых, фиолетовых и чёрных с розовой тенью извивались в газоне чертами прихотливо брошенных ожерелий. Ветхие деревья парка спали в рассеянном полусвете над осокой зигзагообразного ручья. Ограда замка, так как это был истинный замок, состояла из витых металлических столбов, соединённых железным узором. Каждый столб заканчивался наверху пышноватой металлической лилией; эти чаши по праздничным денькам заполнялись маслом, горя в ночном сумраке обширным пламенным строем.
Отец и мама Грэя были высокомерные невольники собственного положения, богатства и законов того сообщества, по отношению к которому могли разговаривать мы . Часть их души, занятая галереей протцов, малюсенько достойна изображения, иная часть придумываемое продолжение галереи начиналась махоньким Грэем, обречённым по известному, заблаговременно составленному плану прожить жизнь и умереть так, чтоб его портрет мог быть повешен на стенке без убытка фамильной чести. В этом плане была допущена небольшая ошибка: Артур Грэй родился с живой душой, совершенно не склонной продолжать линию родового начертания.
Эта живость, эта абсолютная извращённость мальчугана начала сказываться на восьмом году его жизни; тип рыцаря необыкновенных воспоминаний, искателя и чудотворца, то есть человека, взявшего из бессчетного контраста ролей жизни самую страшную и трогательную роль провидения, намечался в Грэе ещё тогда, когда, приставив к стенке стул, чтоб достать картину, изображавшую распятие, он вынул гвозди из окровавленных рук Христа, то есть просто замазал их голубой краской, похищенной у маляра. В таком виде он находил картину более сносной. Увлечённый необыкновенным занятием, он начал теснее замазывать и ноги распятого, но был застигнут отцом. Старик снял мальчугана со стула за уши и спросил: Для чего ты напортил картину?
Я не испортил.
Это работа знаменитого художника.
Мне всё одинаково, произнес Грэй. Я не могу допустить, чтобы при мне торчали из рук гвозди и текла кровь. Я этого не хочу.
В ответе отпрыска Лионель Грэй, скрыв под усами улыбку, вызнал себя и не наложил наказания.
Грэй неутомимо изучал замок, делая удивительные открытия. Так, на чердаке он нашёл стальной рыцарский хлам, книги, переплетённые в железо и шкуру, истлевшие одежки и полчища голубей. В погребе, где хранилось вино, он получил занимательные сведения относительно лафита, мадеры, хереса. Тут, в мутном свете остроконечных окон, придавленных косыми треугольниками каменных сводов, стояли маленькие и великие бочки; самая большая, в форме плоского круга, занимала всю поперечную стену погреба, вековой тёмный дуб бочки лоснился как отшлифованный. Посреди бочонков стояли в плетёных плетенках пузатые бутыли зелёного и голубого стекла. На камнях и на земляном полу росли серые грибы с тонкими ножками: всюду плесень, мох, сырость, кислый, удушливый запах. Громадная сеть золотилась в далеком углу, когда, под вечер, солнце высматривало её заключительным лучом. В одном месте было зарыто две бочки лучшего Аликанте, какое было во время Кромвеля, и погребщик, указывая Грэю на пустопорожний угол, не упускал случая повторить историю известной могилы, в которой лежал покойник, более живой, чем стая фокстерьеров. Начиная рассказ, рассказчик не забывал попробовать, действует ли кран большой бочки, и отступал от него, видимо, с облегчённым сердцем, так как невольные слёзы чересчур сильной радости блистали в его повеселевших глазах.