что разговаривает Тарас о приятельстве и братстве русских людей.К чему призывает

Что надобно держаться совместно, не кидать друг друга, что то такое, но если для тебя нужна цитата, то вот..
Охото мне для вас сказать, панове, что такое есть наше приятельство. Вы слышали от отцов и дедов, в какой чести у всех была земля наша: и грекам отдала знать себя, и с Царьграда брала червонцы, и городка были пышноватые, и храмы, и князья, князья российского рода, свои князья, а не католические недоверки. Все брали бусурманы, все пропало. Только остались мы, сирые, да, как вдовица после сильного мужа, сирая, так же как и мы, земля наша! Вот в какое время подали мы, товарищи, руку на братство! Вот на чем стоит наше приятельство! Нет уз святее товарищества! Отец любит свое дитя, мама любит свое дитя, дитя любит отца и мама. Но это не то, братцы: любит и зверь свое дитя. Но породниться родством по душе, а не по крови, может один только человек. Посещали и в других землях товарищи, но таких, как в Русской земле, не было таких товарищей. Вам приключалось не одному помногу исчезать на чужбине; видишь и там люди! также божий человек, и разговоришься с ним, как с своим; а как дойдет до того, чтоб рассказать сердечное слово, видишь: нет, разумные люди, да не те; такие же люди, да не те! Нет, братцы, так любить, как российская душа, обожать не то чтоб умом либо чем иным, а всем, чем отдал Бог, что ни есть в для тебя, а произнес Тарас, и махнул рукою, и потряс седою головою, и усом моргнул, и произнес: Нет, так любить никто не может! Знаю, подло завелось сейчас на земле нашей; размышляют только, чтоб при их были хлебные стоги, скирды да конные табуны их, да были бы целы в погребах запечатанные меды их. Перенимают черт знает какие бусурманские обычаи; гнушаются языком своим; собственный с своим не хочет сказать; свой собственного продает, как продают бездушную тварь на торгашеском рынке. Милость чужого короля, да и не короля, а паскудная милость польского магната, который желтоватым чеботом своим лупит их в морду, дороже для их всякого братства. Но у заключительного подлюки, каков он ни есть, хоть весь извалялся он в саже и в поклонничестве, есть и у того, братцы, частица русского чувства. И проснется оно когда-нибудь, и ударится он, горемычный, об полы руками, схватит себя за голову, проклявши звучно бесчестную жизнь свою, готовый пытками искупить позорное дело. Пусть же знают они все, что такое означает в Российской земле приятельство! Уж если на то пошло, чтоб помирать, так никому ж из них не доведется так помирать!. .Никому, никому!. .Не хватит у их на то мышиной натуры их!
Так разговаривал атаман и, когда кончил речь, все еще потрясал посеребрившеюся в козацких делах головою. Всех, кто ни стоял, разобрала очень такая речь, дошед далековато, до самого сердца. Самые ветшайшие в рядах стали недвижны, потупив седые головы в землю; слеза тихо накатывалася в ветхих глазах; медлительно отирали они ее рукавом. И потом все, как словно сговорившись, махнули в одно время рукой и потрясли опытными головами. Знать, видно, много напомнил им старый Тарас знакомого и превосходнейшего, что посещает на сердце у человека, умудренного горем, трудом, удалью и всяким невзгодьем жизни, либо желая и не познавшего их, но много почуявшего молодою жемчужною душою на вечную удовлетворенность старикам родителям, родившим их.