У кого есть сочинение на тему Подлинные и надуманные ценности в

Для современного читателя добро и злобно в изображении Фонвизина отнюдь не равноценно. То, что числилось злобном двести лет вспять, сейчас и подавно им считается. Чего нельзя сказать о добре: только за заключительные 10 лет наши представления о счастье поменялись на обратные.

Фонвизин профессионально обличает крепостников Скотининых. В его изображении мы можем узреть, как тупы, жестоки, подлы были тогдашние хозяева жизни. Имя неуча Митрофанушки, которого в целом мире, не считая обжорства и голубятни, ничего не интересует, стало сейчас нарицательным. Блещущий сатирик, Фонвизин употребляет все свое искусство на то, чтобы вызвать у читателя глубокое чувство презрения к таким, как Простаковы. Крепостное право подверглась резкому осуждению. В то время это было неслыханной наглостью, и только очень смелый человек тогда мог написать такое. Однако сейчас утверждение о том, что рабство - злобно, принимается без доказательств.

Вот слова Стародума: Так, мой друг! И я согласен именовать счастливым знатного и обеспеченного.. А вот что было сказано по этому предлогу еще две тыщи лет назад: Легче верблюду пройти через игольное ушко, чем богатому войти в Царствие Небесное. И если Скотинин или госпожа Простакова - образы очень близкие к реальности, то о Правдине, Милоне и Софье этого сказать никак нельзя. По-моему, надобно было вынудить их говорить стихами - до того возвышенны и поэтичны все их речи. Идея о том, что можно благоустроить жизнь, если муниципальные должности распределять не по знатности и богатству, а по заслугам - не была реализована ни в одной из многочисленных разновидностей государства. Правительство - громадная машина, которая может переехать хоть какого человека. Человек, занявший должность, обязан либо согласиться с существующими порядками, либо быть задавленным ими. Менять надобно все правительство разом или хотя бы существенную его часть, а это именуется революция, и никак по другому. Конечно же, верноподданнические чувства правдивого дворянина воспрещали Фонвизину даже думать об этом.