Помогите пожалуйста Анализ стихотворения Валерия Брюсова "Да, можно любить, ненавидя"

Стихотворение, опубликованное в 3-ем по счёту сборнике Валерия Брюсова Me eum esse (Это я, 1897) под заголовком Я люблю, датируется июнем 1897 года. В это время двадцатитрёхлетний скандально знаменитый поэт-декадент всё ещё студент и всё ещё проживает в доме своих родителей, в великий семье, где с недавнешнего медли появилась выпускница французской церковной школы в Москве, чешка по национальности, Иоанна Матвеевна Рунт: она служит гувернанткой младших малышей Александра, Лидии и Евгении, и ей 20 один год. Валерий к тому времени теснее пережил две бурные любовные драмы (1-ая любовь Брюсова, Елена Краскова, скоропостижно скончалась от чёрной оспы весной 1893 года; со 2-ой, Натальей Дарузес, он расстался в 1895 году) и в застенчивой гувернантке сумел распознать надёжную подругу, с которой он затем счастливо прожил до конца собственной жизни (свадьба свершилась 28 сентября 1897 г.; пережив стихотворца на 40 лет, Иоанна Матвеевна Брюсова была верной хранительницей и издательницей его наследства).

Верность раз навсегда избранному символизму Брюсов бережёт и в этом стихотворении, пожалуй, впервые прямо обращённом к самому главному человеку в его жизни и написанном в жанре традиционного амурного послания. В этом смысле прежде всего бросается в глаза эпиграф из Ф.И. Тютчева фаворита и предтечи российского символизма: меж двойною пучиной. Эпиграф взят из стихотворения Ф.И. Тютчева Лебедь: в нём лебедь незапятнанный показан между двойною пучиной Небом и Морем. Это, окончательно, обязан знать читатель стихотворения Брюсова. Тогда он просто примет символизм вида лирического героя как этакого очищенного от прошедшего лебедя, готового начать жизнь с незапятнанного листа и тоже меж двумя символическими пропастями: Небо остаётся на своём месте, а место Моря занимает (по Фрейду) бездонная и ещё неизвестная (не-веста) пучина-стихия Женщина.

Правильная любовь вот тема этого стихотворения: любовь, которая не опускает человека до уровня подсознательной, животной жизни, но, против, влечёт его к небу. Это весьма ответственное поэтическое послание Валерия Брюсова не только любимой, но и самому для себя, и своим приятелям, а более неприятелям той антидекадентской критике, которая конкретно в нём, Брюсове, усматривала чуть ли не главного провозвестника декадентских устремлений его поколения. В данном стихотворении теснее можно видеть начало того страстного рационализма, который вообще посреди всех русских стихотворцев отличает Брюсова, сочетавшего, казалось бы, несочетаемое романтическую страсть со взыскательным классицистическим рационализмом поэтического мышления и художественного построения. Так, вызывающе ординарна, максимально разумна композиция стихотворения, выражающая его основную идея и построенная на одном параллелизме, заявленном в первой строке и упрямо повторённом в последней: любовь к единственной и основной женщине любовь к небу.

Этот главный параллелизм (двойная любовь) раскрывается в настолько же разумно построенной системе образов-знаков, которые играют и переливаются, как двойные рисунки: например, очевидные гиперболы (бесконечность милых глаз, беспредельность милого взора) здесь же могут быть прочитаны и как обычное поэтическое описание неба, просто отражённого в очах возлюбленной в чём и состоит символизм данных образов. Точно так же дышать нам дано воздухом, атмосферой, которая и есть небо, но в символическом плане жизнью я дышу, любя (метафора) и только любя, так как истинное постижение всего символического наполнения небесных образов-символов даётся только любовью. Прямая отсылка к Тютчеву дана не только в эпиграфе, но и в символическом виде лебедя, но и этот образ есть троп сопоставление с лебедем самого лирического героя, который, как лебедь на волнах, гордо реет меж бездной неба и пучиной взгляда возлюбленной. Наконец, очень важен финишный образ-знак заброшенности (утраченного рая): Так, заброшены на землю Преодолеть заброшенность, вернуть утраченный рай и вернуться на свою метафизическую родину на небо человеку вероятно вновь-таки не по другому как при подмоги любви: к небу всходим мы, любя....

Брюсов юный, но уже знаменитый (и даже скандально знаменитый благодаря моностиху О, закрой свои бледноватые ноги) адепт кратких строф и в данном стихотворении щеголяет десятью двустишиями (число 10 некратно четырём восемь двустиший могли бы восприниматься как два катрена) с заведомо халатными, избитыми рифмами: тебя любя (два раза!), глаз нас, поглощён времён и волнах мечтах.