черта вида Маши Мироновой: глава 3 "крепость" глава 14 "трибунал"

Я был уверен, что виною всему было самовольное мое неименье из Оренбурга. Я легко мог оправдаться: наездничество не только никогда не было воспрещено, но еще всеми мощами было ободряемо. Я мог быть обвинен в излишней горячности, а не в ослушании. Но дружественные сношения мои с Пугачевым могли быть подтверждены обильем очевидцев и обязаны были казаться по последней мере очень подозрительными. Во всю дорогу раздумывал я о допросах, меня ждущих, взвешивал свои ответы и осмелился перед трибуналом объявить сущую правду, полагая сей метод извинения самым обычным, а вкупе и самым надежным.

Я приехал в Казань, опустошенную и погорелую. По улицам, наместо домов, лежали груды углей и торчали закоптевшие стенки без крыш и окон. Такой был след, оставленный Пугачевым! Меня привезли в крепость, уцелевшую посереди спаленного городка. Гусары сдали меня караульному офицеру. Он велел кликнуть кузнеца. Надели мне на ноги цепь и заковали ее наглухо. Позже отвели меня в тюрьму и оставили одного в тесной и черной конурке, с одними голыми стенками и с окошечком, загороженным стальною решеткою.

Таковое начало не предсказывало мне ничего добросердечного. Однако ж я не утрачивал ни бодрости, ни надежды. Я прибегнул к успокоению всех скорбящих и, впервые вкусив сладость мольбы, излиянной из чистого, но растерзанного сердца, смирно заснул, не беспокоясь о том, что со мною будет.

На иной денек тюремный охранник меня разбудил, с объявлением, что меня требуют в комиссию. Два бойца повели меня через двор в комендантский дом, остановились в фронтальной и впустили 1-го во внутренние комнаты.

Тут вошла женщина лет осьмнадцати, круглолицая, румяная, с ясно-русыми волосами, гладко зачесанными за уши, которые у ней так и пламенели. С первого взора она не очень мне приглянулась. Я глядел на нее с предубеждением: Швабрин обрисовал мне Машу, капитанскую дочь, абсолютною дурочкою. Марья Ивановна села в угол и стала шить.