В творенье П.Бажова ,,Медной горы Хозяйка".В чём проявилась

Медной горы хозяйка

ошли раз двое наших заводских травку смотреть.

А покосы у их далекие были. За Северушкой где-то.

Денек праздничный был, и горячо - страсть. Парун чистый. А оба в горе робили, на Гумёшках то есть. Малахит-руду доставали, лазоревку тоже. Ну, когда и королек с витком попадали и там протча, что подойдет.

Один-от юный юноша был, неженатик, а уж в глазах зеленью отливать стало. Иной постарше. Этот и вовсе изробленный. В очах зелено, и щеки словно зеленью подернулись. И кашлял завсе тот человек.

В лесу-то хорошо. Пташки напевают-довольствуются, от земли воспарение, дух легкий. Их, слышь-ко, и разморило. Дошли до Красногорского рудника. Там тогда железну руду доставали. Легли, означает, наши-то на травку под рябиной да сходу и уснули. Только вдруг молодой, ровно его кто под бок толкнул, проснулся. Глядит, а перед ним на грудке руды у большого камня женщина какая-то сидит. Спиной к парню, а по косе видать - девка. Коса ссиза-темная и не как у наших девок шатается, а ровно прилипла к спине. На конце ленты не то красноватые, не то зеленые. Сквозь светеют и тонко этак позванивают, словно листовая медь.

Дивится юноша на косу, а сам дальше примечает. Девка маленького росту, из себя ладная и уж такое крутое колесо - на месте не посидит. Вперед наклонится, ровно у себя под ногами разыскивает, то вновь назад откинется, на тот бок изогнется, на иной. На ноги вскочит, руками замашет, позже вновь наклонится. Однем словом, артуть-девка. Слыхать - лопочет что-то, а по-каковски - неведомо, и с кем говорит - не видно. Только смешком все. Забавно, видно, ей.

Юноша хотел было слово молвить, вдруг его как по затылку ударило.

"Мама ты моя, да ведь это сама Хозяйка! Ее одежа-то. Как я сходу не приметил? Отвела глаза косой-то собственной".

А одежа и правильно такая, что иной на свете не отыщешь. Из шелкового, слышь-ко, малахиту платье. Сорт таковой посещает. Камень, а на глаз как шелк, хоть рукой погладить.

"Вот, - думает юноша, - беда! Как бы только ноги унести, пока не заметила". От стариков он, вишь, слыхал, что Хозяйка эта - малахитница-то - любит над человеком мудровать.

Только подумал так-то, она и обернулась. Весело на парня смотрит, зубы оскаливает и разговаривает шуткой:

- Ты что же, Степан Петрович, на девичью красоту подарком глаза пялишь? За погляд-то ведь средства берут. Иди-ка ближе. Побеседуем немного.

Юноша испужался, конечно, а виду не оказывает. Крепится. Хоть она и тайна сила, а все-таки девка. Ну, а он парень - ему, означает, и постыдно перед девкой обробеть.

- Некогда, - разговаривает, - мне собеседовать. Без того проспали, а травку глядеть пошли. Она посмеивается, а позже разговаривает:

- Будет для тебя наигрыш вести. Иди, говорю, дело есть.

Ну, юноша видит - делать нечего. Пошел к ней, а она рукою маячит, обойди-де руду-то с иной стороны. Он и обошел и лицезреет - ящерок здесь несчисленно. И всё, слышь-ко, различные. Одни, к примеру, зеленые, другие голубые, которые в синь впадают, а то как глина либо песок с золотыми крапинками. Одни, как стекло или слюда, блистают, а иные, как трава поблеклая, а которые вновь узорами изукрашены.

Девка смеется.

- Не расступи, - разговаривает, - мое войско, Степан Петрович. Ты вон какой великой да тяжелый, а они у меня маленьки.

А сама ладошками схлопала, ящерки и разбежались, дорогу дали.

Вот подошел парень ближе, тормознул, а она опять в ладошки схлопала да и говорит, и все хохотом:

- Сейчас тебе ступить некуда. Раздавишь мою слугу - неудача будет.

Он поглядел под ноги, а там и земли незнатко. Все ящерки-то сбились в одно место, - как пол узорчатый под ногами стал. Смотрит Степан - священники, да ведь это руда медная! Всяких видов и превосходно отшлифована. И слюдка здесь же, и обманка, и блёстки всякие, которые на малахит походят.

- Ну, теперь признал меня, Степанушко? - спрашивает малахитница, а сама хохочет-заливается.

Позже, малюсенько погодя, и разговаривает:

- Ты не пужайся. Худого тебе не сделаю.

Парню забедно стало, что девка над ним измывается да еще слова такие разговаривает. Очень он осердился, заорал даже:

- Кого мне бояться, если я в горе роблю!

- Вот и хорошо, - отвечает малахитница. - Мне как раз такого и надо, который никого не побаивается. Завтра, как в гору спускаться, будет тут ваш заводской приказчик, ты ему скажи, да гляди не забудь слов-то:

"Хозяйка, дескать, Медной горы заказывала для тебя, душноватому козлу, чтобы ты с Красногорского рудника убирался. Нежели еще будешь эту мою стальную шапку разбивать, так я для тебя всю медь в Гумешках туда спущу, что никак ее не добыть".

Произнесла это и прищурилась:

- Сообразил ли, Степанушко? В горе, разговариваешь, робишь, никого не побаиваешься? Вот и скажи приказчику, как я приказывала, а сейчас иди да тому, который с тобой, ничего, гляди, не говори. Изробленный он человек, что его тревожить да в это дело впутывать. И так вон лазоревке сказала, чтоб она ему немного пособила.

И вновь похлопала в ладошки, и все ящерки разбежались.