"Война и Мир" Безумные люди на образце Каратаева и Тихона Щербина

Возлюбленной идеею Л. Н. Толстого в романе Война и мир была мысль народная. На 1-ый взгляд, отражение этой темы в романе кажется эпизодическим, так как из более чем пятисот семидесяти героев романа разработаны лишь 10 образов представителей народа. Но Толстой решает эту делему иначе: каждого из своих любимых героев в кризисные моменты жизни он приводит к осознанию того, как главным, незыблемым и основополагающим элементом жизни является дух народный, народное самосознание и мироощущение.
На примере Платона Каратаева и Тихона Щербатова Л. Н. Толстой показал два абсолютно различных типа российских солдат. Первый из их тип покорных боец, главными свойствами которых являются терпение, кротость и набожность. Эти свойства Толстой воспел в Платоне Каратаеве. Второй тип отчаянных солдат был представлен Толстым в виде Тихона Щербатого.
Платон Каратаев простой, обычный солдат, который, однако, сыграл необыкновенную роль в духовном восстановленьи Пьера Безухова. Пьер повстречался с Платоном Каратаевым в плену. После расстрела поджигателей в душе Пьера все завалилось в кучу нелепого сора: Он ощущал, что возвратиться к вере в жизнь не в его власти. Когда же Пьер повстречал Платона Каратаева, сблизился с ним, он ощутил, что разрушенный мир сейчас с новою красой, на каких-то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе. Каратаев произвел на Пьера громадное воспоминание не идейным содержанием своих речей и реплик, а поведением, элементарным здравым смыслом и целесообразностью деяний и поступков. Это случилось в то время, когда из души Пьера была вдруг выдернута... пружина, на которой все держалось и представлялось живым: В нем, желая он и не отдавал для себя отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в людскую, и в свою душу, и в Господа. Пьер признал силу какого-то непонятного порядка, который убивал людей и его самого. Встретив Каратаева, он понял, что власти этого порядка противоборствует иной порядок, иная логика, логика жизни, которую нельзя убить никакой силой. После громадного сердитого напряжения и тяжелейшего нравственного потрясения (после сцены экзекуции) Пьер вдруг попадает как бы в другой мир. Он видит, как какой-то человек щепетильно устроил в углу все свое хозяйство, как к нему подошло иное живое существо собачонка, связанная с этим человеком чем-то добросердечным. Сам незнакомец вдруг заговорил о чем-то очень простом и понятном, предложил Пьеру несколько печеных картошек. Все эти ежедневные слова и поступки в тех критериях показались Пьеру чудом, великим откровением правды жизни. А Платон бурчал бессмысленные слова мольбы, как словно им самим выдуманной (молиться по-истинному он не умел). И в этот момент Пьер ощутил новую красу недавнешнего разрушенного мира. Каратаевское вошло в Пьера не как теория либо система мнений, а как чувство утраченной им необходимости бытия. Толстой обезличил Каратаева, так как основным в нем был олицетворенный принцип природной жизни. Общее в нем явно преобладало над личным. Вот как Толстой описывает Каратаева: Он все умел делать, не очень хорошо, но и не плохо; ...часто он сказал абсолютно обратное тому, что он сказал прежде, но и то и иное было справедливо; Привязанностей, дружбы, любви, как понимал Пьер, Каратаев не имел никаких; но он обожал и амурно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в необыкновенности с человеком не с знаменитым каким-нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед очами. Он любил свою шавку, обожал товарищей, французов, обожал Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, невзирая на всю свою нежную нежность к нему... ни не минутку не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву. Эта любовь ко всем была в Каратаеве человеке недалеком, простом проявлением большого, естественного, объединяющего людей начала, которое, как думал Толстой, убивается неестественной средой, уродливо организованным сообществом. В каратаевской любви ко всему живому сквозит именно стихийная сила. И потому Каратаев ощущает себя нераздельною частью мира, как потом и Пьер, перенесший тягостные мученья и ужас смерти. Для Пьера Безухова Каратаев стал олицетворением всего российского, благого и круглого. Занимательно, что Толстой употребляет здесь слово круглое. Сразу чувствуется что-то мягкое и ласковое. Таким, видимо, и был Платон Каратаев. Сама речь его была мягенькой и напевной, а на каждый случай у него находилась какая-нибудь присказка. Пьер получил внутреннее успокоение и согласие с самим собой только через кошмар погибели, через лишения и через то, что он сообразил в Каратаеве. Недаром годы спустя Пьер часто мыслил о том, что бы произнес Платон по поводу того или иного действия, одобрил-бы или не одобрил. Этого человека правосудно можно назвать кладезем народной мудрости.