краское содержание рассказа красное вино победы

Весна 45-го застигла нас в Серпухове. После всего, что было на фронте, госпитальная белизна и тишь показались нам чем-то неправдоподобным. Пал Будапешт, была взята Вена. Палатное радио не выключалось даже ночкой.
На войне как в шахматах, произнес лежавший в далеком углу Саша Селиванов, смуглый волгарь с монгольской раскосиной. Е-два е-четыре, бац! И нету пешки!
Сашина толсто забинтованная нога торчала над щитком постели наподобие пушки, за что его окрестили Самоходкой.
Нешто не навоевался? басил мой правый сосед Бородухов. Он был из мезенских мужчин-лесовиков, теснее в летах.
Слева от меня лежал боец Копёшкин. У Копёшкина перебиты обе руки, повреждены шейные позвонки, имелись и ещё какие-то увечья. Его замуровали в непрерывный нагрудный гипс, а голову прибинтовали к лубку, подведённому под затылок. Копёшкин лежал только навзничь, и обе его руки, согнутые в локтях, тоже были забинтованы до самых пальцев.
В последние дни Копёшкину стало худо. Сказал он все пореже, да и то безголосо, одними только губами. Что-то разбивало его, жгло под гипсовым скафандром, он совсем усох личиком.
Как-то раз на его имя пришло письмо из дома. Листочек развернули и воткнули ему в руки. Весь остаток денька листок проторчал в недвижных руках Копёшкина. Только на последующее утро попросил перевернуть его иной стороной и долго осматривал оборотный адрес.
Рухнул, капитулировал в конце концов и сам Берлин! Но война все ещё длилась и третьего мая, и 5-ого, и седьмого... Сколько же ещё?!
Ночкой восьмого мая я проснулся от звука хрумкавших по коридору сапог. Начальник лазарета полковник Туранцев собеседовал со своим замом по хозчасти Звонарчуком: Выдать всем незапятнанное кровать, белье. Заколите кабана. Позже, хорошо бы к обеду вина...
Шаги и гласа отдалились. Внезапно Саенко вскинул руки: Все! Конец! завопил он. И, не находя больше слов, круто, счастливо выматерился на всю палату.
За окном сочно расцвела малиновая ракета, рассыпалась гроздьями. С ней скрестилась зелёная. Позже слаженно забасили гудки.
Чуть дождавшись рассвета, все, кто мог, повалили на улицу. Коридор гудел от скрипа и стука костылей. Госпитальный садик заполнялся галдежом людей.
И вдруг грянул неведомо откуда взявшийся оркестр: Вставай, страна громадная...
Перед обедом нам сменили белье, побрили, позже зарёванная тётя Зина разносила суп из кабана, а Звонарчук внёс поднос с несколькими темно-красноватыми стаканами: С победою вас, товарищи.
После обеда, захмелев, все стали мечтать о возвращении на отчизну, восхваляли свои места. Зашевелил пальцами и Копёшкин. Саенко припрыгал, наклонился над ним: Ага, светло. Разговаривает, у их тоже хорошо. Это где ж такое? А-а, ясно... Пензяк ты.
Я пробовал представить для себя отчизну Копёшкина. Нарисовал бревенчатую избу с 3-мя оконцами, косматое дерево, схожее на перевёрнутый веник. И вложил эту невзрачную картину ему в руку. Он еле заметно благожелательно закивал заострившимся носом.
До сумерек он держал мою картину в руках. А самого его, оказывается, теснее не было. Он ушёл незначительно, никто не увидел когда.
Санитары унесли носилки. А вино, к которому он не притронулся, мы выпили в его память.
В вечернем небе снова вспыхивали торжественные ракеты.
Спасибо http://briefly.ru/nosov/krasnoe_vino_pobedy/