Художественное своеобразие поэмы медный наездник

Общая идеологическая направленность Медного наездника во многом имеет свое начало еще в Полтаве и длится в Борисе Годунове. Пушкин не нечаянно обращается к виду Петра, который в его интерпретации становится своего рода эмблемой нравной, самодержавной власти. Вопреки всему Петр строит Петербург на болотах, чтоб отсель угрожать шведу. Этот поступок стает в поэме высшим проявлением самодержавной воли властителя, который всю Россию поднял на дыбы.

По сравнению с Полтавой Пушкин в изображении самоволия проходит определенную эволюцию. Если в Полтаве ему еще нужны личностные свойства, чтоб осудить самовластие (т. е. его осуждение происходит в чьем-то конкретном лице Мазепа, Алеко в Цыганах), то тут самоволье стает перед чтецом в чистом виде в личике медного наездника, который даже не является Петром, но воплощением мифа о нем мифа об образцовом самодержавном властителе.

Пушкин любит Петербург, любуется его красами и гением зодчих, но тем не наименее на городе на протяжении веков лежит божья расправа за то изначальное самоволье, которое было выражено Петром в основании городка на месте, непригодном для этого. И наводнения это только наказание, собственного рода проклятие, тяготеющее над жильцами столицы, напоминание жителям Вавилона о том правонарушении, которое в свое время они сделали против бога.

В поэме Пушкин обращается к образу обычного, рядового человека (1-го из тех, кто в Полтаве кровью уплачивал за самоволие своих властителей).

Образ Евгения это образ того самого человека толпы, который не готов еще воспринять свободу, который не выстрадал ее в собственном сердечко, т. е. образ обыденного обывателя. Мятеж Евгения против самоволия, воплотившегося для него в медном наезднике, происходит под воздействием бедствий, обрушившимся на город и уничтожившими его собственное счастье. Ужо для тебя! разговаривает Евгений, грозя статуе. Но конец этого мятежа печален герой сходит с разума. И дело здесь не в том, что мятеж Евгения сам по для себя индивидуалистичен, но в том, что Евгений не имел на него права. Избавиться от самовластия (т. е. выйти из системы координат хозяин/раб) можно только путем собственного приятия свободы, внутренней работы, осознания своей причастности всему и ответственности перед всем, что происходит в мире. Попытка же освободиться от деспотии внешними методами обречена на провал, так как в одночасье прежние рабы лишь способны превратиться в хозяев и напротив, т. е. сама система взаимоотношений не уничтожается (ср. мятеж Пугачева в Капитанской дочке). Таким образом, медный наездник, преследующий Евгения на улицах городка, преобразуется в своего рода метафору, которая разговаривает о том, что невзирая на наружный* протест, мятеж против самоволия, человек не может избавиться таким путем от самой системы самовластных взаимоотношений. Медный наездник это часть души человека, его второе я, которое само по себе не исчезает. Выражаясь словами Чехова, человек обязан каждый день по капле выдавливать из себя раба, производить безустанно духовную работу (сравни с мыслью, развитой Гоголем в Шинели, о том, что человек сотворен для высочайшего назначения и не может жить мечтой о приобретении шинели). Конкретно эти идеи потом воплотятся в творчестве Достоевского, который изнутри обрисует бунт махонького человека бесплодный бунт нищих духом.