Маленький отзыв о книжке М.Горьковатого"Детсво"

...суровая притча, хорошо рассказанная добросердечным, но тягостно правдивым гением.

Заглавием собственной книжки Горьковатый очевидно кивает Толстому, дружественно, но чуть саркастически.
Передо мной лежат две книжки, очень похожие: среди монотонной обложки крупно написано слово Детство. Одна книга библиотечная, заклеена скотчем, даже имени автора не видно. Так что просто детство. Два юношества лежат передо мной.
Кладу руку на книгу Толстого, и кажется, что она гладкая, как вешний лист, как древная полированная столешница, как тёплый лошадиный бок либо рукав шёлкового платьица. Счастливая, невозвратимая пора.
Трогаю книжку Горького. Ой, больно! Жжёт и колется. Раскалённое железо, щёлочь, влажной лозой наотмашь. Невольно задаёшься вопросом: а было ли детство? А может, юношества-то и не было?
Но самая основная разница меж этими так различными Детствами, мне кажется, вот в чём. Повествователь у Толстого взрослый, он оглядывается на прошедшее затуманенным слезой умиления взглядом и себя самого лицезреет как бы издалека и сверху. Повествователь у Горьковатого и есть сам ребёнок, Лексей, Олёша, Лёня, пермяк-солёны уши, голуба душа. Конкретно и только его незапятнанный взор, неутомимый энтузиазм к людям, тонкое сочувствование даже такому, чего пока не понять умишком, озаряет всю эту тараканью тьму дивным светом. Так и выходит, что детство это не уходящая пора слёз умиления, шалостей и сластей по праздничкам, а нечто большее, особенное состояние, девство души и сознания. Состояние, когда вокруг не люди, а сказочные богатыри, царевичи, разговаривающие медведицы большие, удивительные, сильные существа, невзирая на всю их ничтожность, уныние и слабость.
А ещё: представляете ли вы для себя, сколько на самом деле в этой книжке скрыто детств?
Я сама на всю жизнь сирота! это мама.
Я, смотри, на четырнадцатом году замуж отдана, а к пятнадцати уж и родила это бабушка.
Меня так оскорбляли, что, поди-ка, сам господь бог смотрел вопил! дед-мучитель.
Рядом с ребёнком все великие становятся по-детски открытыми, настоящими, отпускают на волю исстрадавшуюся душу и говорят то, чего самим для себя сказать побоялись бы. Здесь в этой малюсенькой книге открывается ещё один потайной простор: невольно окидываешь взором всех, о ком здесь рассказано, а думою охватываешь всех, о ком не поведано, и понимаешь, что всякий и каждый из этих тёмных и злобных людей вырос из собственного юношества, которое, поди, тоже было не менее тёмным и злым.
Ох ты, Русь, мутный взор исподлобья. Что всё это за грязюка? Откуда вся эта боль? К чему вся эта сила?
Долго спустя я сообразил, что российские люди, по нужде и бедности жизни собственной, вообще обожают потешаться горем, играют им, как детки, и изредка стыдятся быть злосчастными.

Вот такая книжка. Точно кожу с сердца содрали.