Каковы необыкновенности российской критики и как они связаны со спецификой нашей

"Пока живая и не больна наша поэзия, до тех пор нет предпосылки сомневаться в глубочайшем здоровье русского народа",- писал критик Н. Н. Страхов, а его единомышленник Аполлон Григорьев считал русскую литературу "единственным средоточием всех наших высших интересов". В. Г. Белинский завещал своим приятелям положить ему в гроб номер журнальчика "Российские записки", а классик российской сатиры М. Е. Салтыков-Щедрин в прощальном письме к сыну сказал: "Паче всего обожай родную литературу и звание литератора предпочитай всякому другому".  

По словам Н. Г. Чернышевского, наша литература была возведена в достоинство общенационального дела, объединившего более жизнестойкие силы российского сообщества. В сознании читателя XIX века литература была не только "роскошной словесностью", но и основой духовного бытия нации. Российский писатель относился к собственному творчеству по-особенному: оно было для него не профессией, а служением. "Учебником жизни" называл литературу Чернышевский, а Лев Толстой потом дивился, что эти слова принадлежат не ему, а его идеологическому сопернику.  

Художественное освоение жизни в российской традиционной литературе никогда не преобразовывалось в чисто эстетическое занятие, оно всегда преследовало живую духовно-практическую цель. "Слово воспринималось не как звук порожней, а как дело - чуток ли не настолько же "религиозно", как и древним карельским певцом Вейнемейненом, который "делал пением лодку". Эту веру в чудодейственную силу слова таил в для себя и Гоголь, грезя сделать такую книжку, которая сама, силой лишь высказанных в ней, единственно и безоговорочно верных идей обязана конвертировать Россию",- примечает современный литературовед Г. Д. Гачев.