в.а. Осеева разказ почиму

ы были одни в столовой - я и Бум. Я болтал под столом ногами, а Бум легонько покусывал меня за голые пятки. Мне было щекотно и забавно. Над столом висела большая папина карточка, - мы с матерью только недавно отдавали её наращивать. На этой карточке у папы было такое весёлое, благое личико. Но когда, балуясь с Бумом, я стал раскачиваться на стуле, держась за край стола, мне показалось, что папа качает головой.

- Гляди, Бум, - шёпотом произнес я и, очень качнувшись на стуле, схватился за край скатерти.

Послышался гул... Сердечко у меня замерло. Я тихонько сполз со стула и опустил глаза. На полу валялись розовые черепки, золотой ободок блестел на солнце.

Бум вылез из-под стола, осторожно обнюхал черепки и сел, склонив набок голову и подняв ввысь одно ухо.

Из кухни послышались прыткие шаги.

- Что это? Кто это? - Мать опустилась на колени и закрыла личико руками. - Папина чашечка... папина чашечка... - горько повторяла она. Потом подняла глаза и с упрёком спросила: - Это ты?

Бледно-розовые черепки блистали на её ладонях. Колени у меня дрожали, язык заплетался.

- Это... это... Бум!

- Бум? - Мама поднялась с колен и медленно переспросила: - Это Бум?

Я кивнул головой. Бум, услышав своё имя, задвигал ушами и завилял хвостом. Мать глядела то на меня, то на него.

- Как же он разбил?

Уши мои горели. Я развёл руками:

- Он немножечко подпрыгнул... и лапами...

Личико у матери потемнело. Она брала Бума за ошейник и вульгарна с ним к двери. Я с испугом глядел ей вослед. Бум с лаем выскочил во двор.

- Он будет жить в будке, - сказала мать и, присев к столу, о чём-то задумалась. Её пальцы медленно сгребали в кучку крошки хлеба, раскатывали их шариками, а глаза смотрели куда-то поверх стола в одну точку.

Я стоял, не смея подойти к ней. Бум заскрёбся у двери.

- Не пускай! - прытко сказала мать и, брав меня за руку, притянула к себе. Прижавшись губками к моему лбу, она всё так же о чём-то мыслила, позже тихо спросила: - Ты очень испугался?

Окончательно, я очень ужаснулся: ведь с тех нор как папа погиб, мы с матерью так сберегали каждую его вещь. Из этой чашки папа всегда пил чай.

- Ты очень ужаснулся? - повторила мать. Я кивнул головой и сильно обнял её за шейку.

- Если ты... ненамеренно, - медлительно начала она.

Но я перебил её, торопясь и заикаясь:

- Это не я... Это Бум... Он подскочил... Он немножечко подскочил... Прости его, пожалуйста!

Личико у матери стало розовым, даже шейка и уши её порозовели. Она встала.

- Бум не придёт больше в комнату, он будет жить в будке.

Я безмолвствовал. Над столом с фотографической карточки глядел на меня папа...

Бум лежал на крыльце, положив на лапы разумную рожу, глаза его не отрываясь глядели на запертую дверь, уши ловили каждый звук, долетающий из дома. На голоса он отзывался тихим визгом, стучал по крыльцу хвостом. Позже опять клал голову на лапы и шумно охал.

Время шло, и с каждым часом на сердце у меня становилось всё тяжелее. Я побаивался, что быстро стемнеет, в доме погасят огни, закроют все двери и Бум останется один на всю ночь. Ему будет холодно и ужасно. Мурашки пробегали у меня по спине. Если б чашечка не была папиной и если б сам папа был жив, ничего бы не случилось... Мама никогда не наказывала меня за что-нибудь ненамеренное. И я опасался не наказания - я с радостью перенёс бы самое худшее наказание. Но мать так сберегала всё папино! И позже, я не сознался сходу, я околпачил её, и теперь с каждым часом моя вина становилась всё больше.

Я вышел на крыльцо и сел рядом с "Бумом. Прижавшись головой к его мягенькой шерсти, я нечаянно поднял глаза и увидел маму. Она стояла у раскрытого окна и глядела на нас. Тогда, боясь, чтоб она не прочитала на моём лице все мои мысли, я погрозил Буму пальцем и звучно сказал:

- Не надобно было разбивать чашечку.

После ужина небо вдруг потемнело, откуда-то выплыли тучи и тормознули над нашим домом.

Мать произнесла:

- Будет дождик.

Я попросил:

- Пусти Бума...

- Нет.

- Хоть в кухню... мамочка!

- Мать!

Она открыла глаза, обняла меня тёплыми руками. Печальный собачий лай донёсся до нас через шум дождика.

- Мать! Мать! Это я разбил чашку! Это я, я! Пусти Бума...

Личико её дрогнуло, она поймала меня за руку, и мы побежали к двери. В мгле я натыкался на стулья и звучно всхлипывал. Бум холодным шершавым языком осушил мои слёзы, от него пахло дождём и влажной шерстью. Мы с матерью вытирали его сухим полотенцем, а он поднимал ввысь все четыре лапы и в бешеном экстазе катался по полу. Потом он затих, улёгся на своё место и, не мигая, глядел на нас. Он размышлял: Почему меня выгнали во двор, почему впустили и обласкали на данный момент?

Мать длинно не спала. Она тоже мыслила:

Почему мой отпрыск не произнес мне правду сразу, а разбудил меня ночкой?

И я тоже думал, лёжа в собственной постели: Почему мама нисколечко не ругала меня, почему она даже обрадовалась, что чашечку разбил я, а не Бум?

В эту ночь мы длинно не дремали, и у каждого из нас троих было своё почему.