Трудный план 3 доли рассказа Рождество НабоковаIIIПосле обеда он поехал туда,-

Трудный план 3 доли рассказа Рождество Набокова
III
После обеда он поехал туда,- в ветхих санях с высочайшей прямой спинкой. На морозе туго хлопала селезенка вороного мерина, белоснежные веера проплывали над самой шапкой, и впереди серебряной голубизной лоснились колеи. Приехав, он просидел около часу у могильной ограды, положив томную руку в шерстяной перчатке на обжигающий через шерсть чугун, и возвратился домой с ощущеньем легкого расстройства, словно там, на погосте, он был еще дальше от сына, чем здесь, где под снегом хранились летние неисчислимые следы его прытких сандалий.
Вечерком, грозно затосковав, он приказывал отпереть великий дом. Когда дверь с томным рыданием раскрылась и пахнуло каким-то особенным, незимним холодком из гулких стальных сеней, Слепцов взял из рук охранника лампу с жестяным рефлектором и вошел в дом один. Паркетные, полы тревожно затрещали под его шагами. Комната за комнатой наполнялись желтым светом; мебель в саванах казалась незнакомой; заместо люстры висел с потолка незвенящий мешок,- и огромная тень Слепцова, медленно вытягивая руку, проплывала по стенке, по сероватым квадратам занавешенных картин.
Войдя в комнату, где летом жил его отпрыск, он поставил лампу на подоконник и наполовину отвернул, разбивая для себя ногти, белоснежные створчатые ставни, желая все одинаково за окном была теснее ночь. В темносинем стекле загорелось желтое пламя - чуток коптящая лампа,- и скользнуло его великое. бородатое личико.
Он сел у голого письменного стола, строго, исподлобья, осмотрел бледноватые в синых розах стенки, тесный шкап вроде конторского, с выдвижными ящиками снизу доверху, диванчик и кресла в чехлах,- и вдруг, уронив голову на стол, страстно и шумно затрясся, прижимая то губки, то мокрую щеку к прохладному пыльному дереву и цепляясь руками за последние углы.
В столе он нашел тетради, расправилки, коробку из-под британских бисквитов с крупным индийским коконом, стоившим три рубля. О нем сын вспоминал, когда хворал, сожалел, что оставил, но успокаивал себя тем, что куколка в нем, вероятно, мертвая. Нашел он и порванный сачок - кисейный мешок на складном обруче, и от кисеи еще благоухало летом, травяным зноем.
Позже, горбясь, всхлипывая всем корпусом, он принялся выдвигать один за иным стеклянные ящики шкафа. При мерклом свете лампы шелком отливали под стеклом ровненькие ряды бабочек. Тут, в этой комнате, вон на этом столе, отпрыск расправлял свою поимку, пробивал лохматую спинку темной булавкой, втыкал бабочку в пробковую щель меж раздвижных дощечек, распластывал, закреплял полосами бумаги еще свежайшие, мягкие крылья. Сейчас они давно высохли - нежно блестят под стеклом хвостатые махаоны, небесно-лазуревые мотыльки, рыжие крупные бабочки в черных крапинках, с перламутровым исподом, И отпрыск произносил латынь их заглавий немного картаво, с празднеством либо пренебрежением.