Творчество композитора М. Глинка: доклад

Необыкновенности творчества
[1833 г., март-апрель] В интервалах меж припадками страдания становились тусклее; я садился за фортепиано и невольно извлекал фантастические звуки, в коих отражались фантастические, тревожившие меня ощущения. Но это чрезвычайное раздражение сердитой системы подействовало не на одно только воображение; из неопределенного и сиповатого голоса образовался у меня вдруг сильный, гулкий, высочайший тенор, которым я потешал публику... (Глинка, 1988, с. 56.)
[1835 г. Работа над оперой Иван Сусанин] К обеду съезжались гости. Глинка, участвуя в общих беседах, слушал и отвечал и в то же время писал свои нотки за столиком у окна, а написав, передавал их Карлу Федоровичу Гемпелю, который за тем же столом
переписывал их набело четким почерком... Бессознательно беспокойное настроение обычно разрешалось у него либо музыкой либо тоской... Бракоразводный процесс (с 1841 по 1846 гг.) затягивался и осложнялся. Глинка переходил от надежды к отчаянию, от унынья к новой надежде. Но работы над оперой не заканчивал. Чем невыносимее складывались обстоятельства его собственной судьбы, тем яснее и ярче становилось его искусство, тем сильнее искрился юмор в неких кусочках оперы. (Успенский, 1950, с. 156,180,192.)

Личные переживания, по признанию Глинки, отразились на музыке его оперы, в драматическом сюжете которой картины домашнего пламенея и радостей предсвадебной поры имеют большое и актуальное значение... Процесс творчества Глинки так же, как и механизм записи создавшегося для оперы материала, был совершенно иной, чем у всех современных ему российских композиторов... Музыка почти всегда опережала текст... (Финдейзен, 1916, с. 281.)

Композитор был полон творческих планов, но обстановка вражды и преследования, которым он подвергался, мешала творчеству. Несколько начатых партитур он спалил. (Самин, 1999, с. 182.)

Меня просто до ужаса тревожит время от времени вопрос, как могла совместиться такая колоссальная художественная сила с таким ничтожеством и таким образом, долго быв тусклым дилетантом, Глинка вдруг одним шагом стал на ряду (да! на ряду!) с Моцартом, с Бетховеном и с кем угодно. (Чайковский, 1923, с. 214.)