"Слово о малой родине" Василий Шукшин как создавалось. Пожалуйста очень надобно

Вот тут, у этого тополя, будешь в первый раз в жизни ждать девчонку... Натопчешься, накуришься. И тополь не тополь, и кустики эти ни к чему, и красота эта закатная - бес бы с ней. Не идет! Ничего, придет. Не она, так где-нибудь, когда-нибудь - иная. Придет. Ты этот тополь-то: того: запомни. Пройдет лет 30, приедешь откуда-нибудь - из далекого далека - и этот тополек поцелуешь. Оглянешься - никого - и поцелуешь. Вот тот окаянный вечер-то, когда заря-то полыхала, когда она не пришла-то - вот он и будет самый дорогой вечер. Это уж так. Не мы так решаем, кто-то , за нас распоряжается, но... это так, Проверено.

А еще, юноша, погляди на эту дорогу...

Погляди, погляди... Пристально погляди. Это - из села. Вот столбы туда пошагали. Послушай, подойди, как гудят провода. Еще погляди на дорогу... А сейчас погляди на меня. В глаза мне...

Не спеши. Может, и уйдешь, только не спеши. Везде хорошо, где нас нет - это не сейчас произнесли. Тут тоже неплохо.

У меня было время и была возможность созидать прекрасные строения, наряженные гостиные, вежливых, очень культурных людей, которые непринужденно, просто входят в эти гостиные, посиживают, болтают, курят, пьют кофе... Я всегда смотрел и размышлял: "Ну, вот это, что ли, и есть та самая жизнь - так надобно жить?" Но что-то противилось во мне этой красе и этой непринужденности: пожалуй, я чувствовал, что это не непринужденность, а демонстрация непринужденности, свободы - это теснее тоже, по-собственному, несвобода. В доме деда была непринужденность, была свобода полная Я вдумываюсь, проверяю, окончательно, свои мысли, осознаю их беззащитность перед"личиком" фигуры ироничной . Но и я желаю быть честным перед собой до конца, потому повторяю нигде больше не лицезрел таковой светлой, обычный, оконченной необходимости, как в жилье деда - крестьянина, таких естественных, правдивых, благих, в сути, отношений меж людьми там. Я помню, что там говорили правильным, свободным, честным языком, сильным, точным, там жила шутка, песня по праздничкам, там много, очень много работали. Фактически, вокруг работы и вращалась вся жизнь. Она начиналась рано днем и стихала поздно вечерком, но она как-то не угнетала людей, не сердила - с ней засыпали, к ней пробуждались Никто не хвастался изготовленным, не обижали за промах, но - учили... Никак не могу внушить себе, что все - глупо, некультурно, а я думаю, что отсюда - от такого устройства и самочувствия в мире - очень близко к самым высочайшим понятиям о чести, достоинстве и иным мерилам высоконравственного роста человека: неуж-то в том только и беда, что слов этих "честь", "достоинство" там не знали? Но там знали все, чем живой и крепок человек и чем он - нищий: ересь есть ложь, корысть ее есть корысть, лень и суесловие...

Отчизна... Я живу с чувством, что когда-нибудь я возвращусь на отчизну навсегда. Может быть, мне это необходимо, размышляю я, чтобы непрерывно чувствовать в для себя житейский "припас прочности": всегда есть куда возвратиться, если станет невмоготу7. Одно дело жить и драться, когда есть куда возвратиться, иное дело, когда отступать некуда. Я размышляю, что русского человека во многом выручает сознание этого вот - есть еще куда отходить, есть где отдышаться, собраться с духом. И какая-то громадная мощь кажется мне там, на отчизне, какая-то лечебная сила, которой надо коснуться, чтоб обрести утраченный напор в крови. Видно, та жизнеспособность, та стойкость духа, какую принесли туда наши предки, живет там с людьми и доныне, и не видя верится, что родной воздух, родная речь, песня, знакомая с юношества, нежное слово мамы лечат душу.

Отчизна... И почему же живет в сердце мысль, что когда-то я останусь там навсегда? Когда? Ведь непохоже по жизни-то... Отчего же? Может, поэтому; что она и живет непрерывно в сердечко, и образ ее ясный погаснет со мной вместе. Видно, так. Благослови тебя, моя родина, труд и разум человеческий! Будь счастлива! Будешь ты счастлива, и я буду счастлив.