Помогите найти делему текста, пожалуйста)Когда шла Великая Российская война, мою

Помогите найти делему текста, пожалуйста)

Когда шла Большая Отечественная война, мою родную деревеньку Ивановку, в которой и было-то всего восемь домов, расположившихся вдоль большака, не бомбили, не жгли, из пушек не обстреливали. Немцы по ней проходили, но уже пленными, с грустно опущенными головами. Я знал, что они наши неприятели, что они уничтожили моего отца. Но мне всё одинаково почему-то было их жалко. Может быть, потому, что их водили под конвоем и конвоиры сурово на них покрикивали, прикладами подталкивали отстающих.
Накануне войны в одном из благоухающих свежей смолой домов с недостроенным высоким крыльцом и наполовину возведённым сараем для скота поселилась наша семья. Из этого дома, так и не успев его достроить, ушёл на войну отец.
С тех пор минуло много лет. А я как на данный момент вижу его, светловолосого, стройного, с грустным скуластым личиком. Ранешным июльским днем он усаживает нас с братом на дроги, а сам идёт пешком. За деревней по его команде мы спрыгиваем с дрог и с воплями "Папа, папа!" бегаем за подводой. Он машет нам рукой и приказывает возвращаться домой. Мы останавливаемся и тоже машем ему. А дроги, на которых, как мыслим мы, отец едет на войну, убегают вдаль.
На самом деле отец едет пока в райцентр на призывной пункт. А теснее оттуда его должны выслать на фронт.
Черёд отца пришёл через месяц после начала войны. К тому медли все деревенские мужчины были теснее мобилизованы. Он же, работавший председателем колхоза, получил отсрочку, чтоб окончить дела. Тогда мы с братом не знали об этом. А если бы и знали, то мало что сообразили. Гене было четыре года, а мне на год больше. Но предчувствие большой неудачи, тревога за ушедших на войну передавались от взрослых и нам, детям.
На иной денек после проводов отца в райцентр напротив нашего дома посреди дороги тормознул грузовик, в кузове которого, сгрудившись, стояли молодые юноши. Из кузова поспешно выпрыгнул отец и побежал к дому. Навстречу ему с рыдаем рванулась мать, а за ней и мы с братом.
Парни что-то горланили, смеялись, давая советы папе, но увидев нас, притихли. Шофёр, высунувшись из кабины, подгонял отца. Но на улицу рассыпали все жители нашей махонькой деревеньки. Каждый желал с ним проститься; кто-то наказывал передать поклон родному человеку, словно отец непременно обязан был повстречать его.
Когда машина тронулась, бабы запричитали, мать заревела навзрыд, Генка тоже заплакал. А я, предупреждённый отцом, что мужчине реветь не положено, молча сглатывал слёзы.
Как бы я желал перечитать на данный момент отцовские письма, которые он посылал нам с фронта! Они были без конвертов, написаны на листочках и сложены треугольником. Не до конвертов было на фронте.
Нет отцовских писем. Пропали при переездах. Оскорбительно. Ах, если бы поаккуратнее да позаботливее отнестись к ним! Узнал бы, о чём он тогда думал, о чём грезил.
Я не помню, о чём он писал, желая мама и читала нам вслух его письма. Но точно знаю, что о нас с братом он беспокоился. Единожды в одном из писем-треугольников он прислал нам с Генкой два малюсеньких серебристых танка. Возможно, это были характерные знаки, которые солдаты носили на петлицах. А отец был командиром танка, сержантом в армии генерала Катукова.
В деревне никаких игрушек тогда не водилось, а здесь такие диковинные значки. Мы с братом гордились ими, хвастались перед ребятишками, но и давали поиграть.
По первости горе нашу деревню обходило стороной. Никто из деревенских мужчин не был убит и не пропал без вести. Война шла, но где-то далековато. Фронтовики в собственных письмах извещали превосходные новости, нехорошие вымарывались цензурой. Танковая армия Катукова, в рядах которой сражался отец, дубасила фашистов под Воронежем, но и немцы не давали танкистам покоя.
Треугольники от отца стали прибывать пореже. А позже и совершенно длинно не было от него писем.
И вдруг в горячий июльский полдень, ровно через год после того как отец ушёл на фронт, почтальонка вручила маме необыкновенное с виду письмо. В конверте! Мать насторожилась, в глазах её заблестели слёзы. Я был очень мал, чтоб понять, что в конверте находилось похоронное возвещенье, или просто "похоронка", и стал просить маму, чтобы она побыстрее прочла отцово письмо.
Но когда она, пробежав его очами, заголосила и хлестнулась на землю, а зарёванные бабы, подруги матери, приказывали мне сбегать в поле за дедушкой и бабушкой, родителями отца, до меня дошло, что папу я уже никогда не увижу и не услышу его голоса. На меня накатила такая безысходная тоска, что я всю дорогу бежал и вопил.
Тоска по папе не отпускала длинно, пока не стали прибывать похоронки и в иные дома и моё горе не слилось с горем иных деревенских ребятишек. Слившись, оно не уменьшилось, но как бы перемешалось и стало теснее в ином качестве - всеобщего людского пламенея. Страдать сообща всё-таки было легче. Постепенно тоска по папе затихла, но рана в душе так и не зарубцевалась...