Написать сочинение-описание по картине брав за базы отрывок из Хвалы русскому

Память моя, память, что ты делаешь со мной?! Все прямее, все теснее твои дороги, все морочней обрез земли, и любая далекая вершина кажется часовенкой, сулящей успокоение. И пореже путешественники встречь, которым хотелось бы поклониться, а мемуары, нужные живой душе, осыпаются осенним листом. Стою на прозаическом ветру нагим деревом, завывают во мне ветры, выдувая звуки и краски той жизни, которую я так обожал и в которой умел сыскать радости даже в томные свои деньки и годы.

И все не смолкает во мне война, сотрясая усталую душу. Багряный свет пробивается через немую уже толщу медли, и, сплющенная, окаменелая, но не утерявшая запаха гари и крови, клубится она во мне.

Успокоения хочется, хоть какого-нибудь успокоения. Но нет его даже во сне, и во сне мучаюсь я, прячусь от взрывов и где-то за полночь начинаю с страхом разуметь: это уже не та война, от теперешних взрывов не спрятаться, не укрыться, и тогда покорно, устало и хладнокровно жду заключительной вспышки вот сверкнет бело, ослепительно, скорчит меня заключительней судорогой, оплавит и унесет искрой в глубину так и не постигнутого моим разумом мирозданья. И вижу ведь, явственно вижу искорку ту, чувствую ее полет. Оттого вижу, что был уже песчинкой в громадной буре, кружился, летал где-то между жизнью и гибелью, и совершенно случайно, капризом либо волей судьбы, не унесло меня в небытие, а скинуло на изнуренную землю.

Сколько раз гибнул я и невыносимых снах! И все-таки воскресал и воскресал. На смену жутко гудящему огню, гремучему дыму взрывов нежданно хлынут пестрые поляны в цветах; шумливая березовая роща; тихий кедрач на мшиной горе; вспененная потоком река; коромысло радуги над нею; полуостров, обметанный зеленоватым мехом тальника; степенный деревенский огород около крестьянского двора.

И личика, лица

Появятся все дамы, которых желал бы повстречать и обожать, и, теснее снисходительный к ним и к для себя, не протягиваю им руки, а вспоминаю тех женщин, которых встретил и любил на самом деле. С годами я выучился утешать и дурачить себя мемуары об этих встречах сладостней и чище самих встреч

Память моя, сотвори еще раз волшебство, сними с души тревогу, тупой гнет усталости, пробудившей угрюмость и отравляющую сладость одиночества. И оживи, слышишь? оживи во мне мальчугана, дай угомониться и очиститься около него. Ну желаешь, я, грешник, именем Господним заклинать тебя стану, как единожды, оглушенный и ослепленный войною, молил поднять меня со дна мертвых бездн и хоть что-нибудь отыскать в темном и омертвелом нутре? И вспомнил, вспомнил то, что желали во мне уничтожить, а вспомнив, оживил мальчика и пустота снова заполнилась звуками, красками, ароматами.

Мне говорили: такая надсада не пройдет даром! Буду я болен и от нервного перенапряжения не доживу сколько-то лет, мне положенных. А для чего они мне, эти сколько-то лет, без моего мальчика? И кто их считал, годы, нам положенные?

Озари же, память, мальчугана до каждой веснушки, до каждой царапины, до белоснежного шрама на верхней губе обучался когда-то ходить, упал и рассек губу о ребро половицы.

1-ый в жизни шрам.

Сколько позже их будет на теле и в душе?

Это начало Хвалы, а вот окончание:

Истлевает паутинка, уплывает, рвется, оставляя серебряный отсвет. Я пробую удержать в для себя хотя бы отблеск удивительного видения и какое-то время обнаженным сердечком ощущаю едва осязаемое касание дальнего света, вижу дымчатую даль, и во мне живут звуки, запахи, краски, принесенные памятью.

Дремлет моя родная земля, глубоко почивает, натруженно дышит, и летают над нею беды и радости, любовь и нелюбовь и все пламенеет, все не меркнет моя серебряная паутинка, но свет ее отдаленней, слабей, стихают во мне звуки прошедшего, меркнут краски, чтобы опять озариться, засиять, когда сделается мне невыносимо жить и захочется успокоения. Хоть какого-нибудь

Глубоко вздохнув, мальчик кладет теплую ладошку под теплую щеку. Пусть глядит он свои легкие, радужные сны.

Строгие сны досмотрю за него я.

Иллюстрация Сергея Элояна