Сочинение по рассказу Ягодка Астафьев:Чему учит этот рассказ?Куда только не внесут

Question

Сочинение по рассказу Ягодка Астафьев:Чему учит этот рассказ?Куда только не внесут

Сочинение по рассказу Ягодка Астафьев:Чему учит этот рассказ?

Куда только не внесут охотника ноги!
Меня затащили они в скалистый распадок, в бурелом, в шипицу и малинник. Тут, на малинниках, спугнул глухаря и пальнул по нему наудачу и попал ненамеренно. Да плохо попал. Взялся бежать за подранком, забыл смотреть под ноги, и на гриве, сплошь затянутой брусничником, резиновые сапоги со сношенной резьбой соскользнули, и я полетел из соснового краснолесья вниз. В мешке моем гремели котелок, ложка, кружка, и кости мои вроде бы тоже гремели, а зубы от ударов щелкали.
Немного уж, сажени три, оставалось до скользкого среза, и я бы во всем боевом виде ухнул вниз, в осеннюю воду. Из воды камешки торчали. Они кляксами на незапятанной воде казались.
Говорят, что трезвого и умного Бог сберегает, а пьянчугу и дурного охотника черт. И не иначе как черт подсунул мне непомерный пук колющейся шипицы, и я в этот кустик въехал ногами.
Застопорил, отдышался, взглянул вниз, на воду, и сообразил, что мне еще жить отпущено. От этого забавно мне сделалось, и стал я осмотрительно подтягиваться, хватаясь за иглисто ощетинившийся шиповник. Так, от куста к кусту, от камешка к камешку и лез я ввысь. До сосновой гривы рукою теснее было подать, как вдруг увидел я во мшистых камнях, посреди горной репы и колючек землянику в цвету.
Священники вы мои! Октябрь месяц, осень, глухая осень, лист практически весь свалился, иней и утренник гулкий не один уж выдавался, а земляника цветет!
Я наклонился к ней. На тощеньком стебельке в багряных листьях жил и растерянно смотрел на осенний мир беленький цветок. Холодом подпалило округлые лепестки его. Ягодка, только еще зародившаяся, темной точкой светилась в цветке, и погибла теснее ягодка, цветку оставалось жить денек, от силы два
И тут в моей памяти неожиданно выплыла станция Комарихинская. Толпа рыбаков и пассажиров, дожидающаяся поезд, как по команде повернула головы в одну сторону.
От пакгауза двигалась безногая женщина. Она опиралась взятыми в руки деревянными колодками и кидала вперед свое короткое тело в кожаной седухе-корзине. И была она не в тряпье, не грязная и не опьяненная. Непривычная она была, и оттого все замолкли и засмотрелись на нее.
В зеленоватом ясном берете, из-под которого выбивались льняные кудряшки, голубоглазая, с блескучими клипсами в ушах, в капроновой блузе и с накрашенными, как у киноактрисы Софи Лорен, губками, широко накрашенными, ясно, вызывающе.
Рядом с девушкой шла старая женщина, обязано быть, мама. Они о чем-то разговаривали, и наряженная яркогубая женщина делала вид, что не подмечает оторопелых лиц и очень она занята разговором.
Так они миновали перрон, людей, и таковой бы она и осталась, самостоятельной, гордой, но перрон кончился, и необходимо было девушке с женщиной переходить пути. Она перебросила легкое тело через один рельс, через другой, и внезапно корзинкою задела за 3-ий. Плетенка просто отделилась от девицы, выпало из нее краткое тело и сделалось видно подогнутую, узелком связанную юбку, а в корзине-гнездышке куделя, ватка, незапятнанная тряпица.
Женщина качнула свое тело в воздухе, пытаясь угодить им в гнездо, но теснее утомилась она либо смутилась, и угодила мимо плетенки, на мазутный камешник междупутья, и свалилась на бок. Берет зеленый, только что, видать, снятый с тарелки, тоже упал, и кудри рассыпались, завалили щеку и глаза девушки.
И кто-то теснее загоготал в толпе по-жеребячьи, и кто-то уже облаял загоготавшего.
Дама подняла даму, усадила в корзинку, отряхнула берет, надела на голову девушки, да еще и поправила его, чтоб посиживал на кудрях ладом. И они последовали далее.
Но перед тем как перебросить свое тело через рельс, девушка обернулась, взглянула на нас и
И с тех пор я ношу тот взор в для себя. Он пробил меня до самого сердца. Он был презрителен, надменен, этот взгляд, и будь у девицы глаза взрослые, так бы оно и осталось презрение и надменность. Но голубые детские глаза читаются. За вызовом и надменностью глубоко-глубоко билась рассеянная беспомощность: Что я для вас сделала плохого?..
И знаю ведь, ничего банальнее нет, чем сопоставленье этой девицы с земляникой, не к месту и не ко медли расцветшей на речном скалистом обрыве. Но ничего не поделаешь так
они и живут в памяти рядом: цветок, что никогда не станет ягодой, и женщина, которой не созидать счастья.