Каждую осень я провожу на ... русле Оки, Прорве, по многу

В сумерки луга схожи на море. Как в море, садится солнце в травки, и маяками горят сигналь-ные огни на берегу Оки. Так же как в море, над лугами дуют свежайшие ветры, и высокое небо опрокинулось белой зеленеющей чашей.

В лугах тянется на много км ветхое русло Оки. Его зовут Прорвой.

Это заглохшая, глубокая и недвижная река с крутыми берегами. Берега заросли высочайшими, старыми, в три обхвата, осокорями, столетними ветлами, шиповником, зонтичными травками и ежевикой.

Один плес на этой реке мы окрестили "Фантастической Прорвой", поэтому что нигде и никто из нас не лицезрел таких громадных, в два человечьих роста, репейников, голубых колючек, такой высочайшей медуницы и конского щавеля и таких исполинских грибов-дождевиков, как на этом плесе.

Густота травок в других местах на Прорве такая, что с лодки нельзя высадиться на сберегал, - травки стоят непролазной упругой стеной. Они отталкивают человека. Травки перевиты изменническими петлями ежевики, сотнями небезопасных и колючих силков.

Над Прорвой нередко стоит легкая дымка. Цвет ее изменяется от времени денька. С утра - это голубой туман, деньком - белесая мгла, и только в сумерки воздух над Прорвой делается прозрачным, как главная вода. Листва осокорей чуть трепещет, розовая от заката, и в омутах гулко бьют прорвинские щуки.

По утрам, когда нельзя пройти по травке и десяти шагов, чтобы не промокнуть до нитки от росы, воздух на Прорве пахнет горькой ивовой кожурой, травянистой свежестью, осокой. Он густ, прохладен и целителен.

Каждую осень я провожу на Прорве в палатке по многу суток. Чтобы получить отдаленное представление о том, что такое Прорва, следует обрисовать желая бы один прорвинский день. На Прорву я приезжаю на лодке. Со мной палатка, топор, фонарь, ранец с продуктами, саперная лопатка, немножко посуды, табак, спички и рыболовные принадлежности: удочки, донки, переметы, жерлицы и, самое основное, банка с червяками-подлистниками. Их и собираю в ветхом саду под кучами палых листьев.

На Прорве у меня есть уже свои возлюбленные, всегда очень глухие места. Одно из их - это крутой поворот реки, где она разливается в небольшое озеро с очень высокими, заросшими лозой берегами.

Там я разбиваю палатку. Но до этого всего я таскаю сено. Да, признаюсь, я таскаю сено из наиблежайшего стога, по таскаю очень ловко, так, что даже самый опытнейший глаз старика колхозника не увидит в стогу никакого недостатка. Сено я подкладываю под брезентовый пол палатки. Потом, когда я уезжаю, я отношу его назад.

Палатку надо натягивать так, чтобы она гудела, как барабан. Потом ее надо окопать, чтобы во время дождика вода стекала в канавы по бокам палатки и не подмочила пол.

Палатка устроена. В ней тепло и сухо. Фонарь "летучая мышь" висит на крючке. Вечерком я поджигаю его и даже читаю в палатке, но читаю обыкновенно недолго - на Прорве очень много помех: то за примыкающим кустиком начнет голосить коростель, то с пушечным рокотом ударит пудовая рыба, то громко выстрелит в костре ивовый пруток и разбрызжет искры, то над зарослями начнет разгораться багряное зарево и мрачная луна взойдет над просторами вечерней земли. И сразу же стихнут коростели и закончит гудеть в болотах выпь - луна поднимается в насторожен-ной тиши. Она возникает, как владетель этих черных вод, столетних ив, таинственных длинноватых ночей.

Шатры темных ив нависают над головой. Глядя на них, начинаешь понимать значение ветхих слов. Явно, такие шатры в прежние времена именовались "сенью". Под сенью ив.. .

И почему-то в такие ночи созвездие Ориона нарекаешь Стожарами, а слово "полночь", которое в городе звучит, пожалуй, как литературное понятие, приобретает тут истинный смысл. Вот эта тьма под ивами, и сияние сентябрьских звезд, и горечь воздуха, и дальний костер в лугах, где мальчишки сторожат коней, согнанных в ночное, - все это полночь. Где-то далековато охранник отбива......... не знаю поищи что ли