необходимо написать сочинение глядеть на эту картину

Месяца через два я уже опять был петербуржец. Ветхие товарищи мои, мореплаватели, меня искренно приняли, а милый сослуживец мой по "Камчатке" А.С. Горковенко повстречал меня стихами:

    Я лицезрел Рим - величия погост!

    Венецию в её златой порфире, -

    Но Поцелуев мост

    Милее мне, чем Понте деи Соспире!

    Я поселился в Академии. Августейший президент наш В. Кн. Мария Николаевна предложила мне безвозмездно брать учеников Академии - пейзажистов на выучку. Молодежь стала ко мне ходить(46). Я им проводил мои европейские взоры на искусство, советуя писать поболее этюдов с натуры и не набросками, как у нас начинается летняя работа живописцев, а конечно и сознательно. Из всех юных людей я встретил профессионального 1-го только И.И. Шишкина и позже, через два года, Орловского. Остальное всё было очень посредственно и глупо. Был ещё Дюккер, но тот быстро сделался пенсионером, и я его уже знал позднее, в Дюссельдорфе, где он поселился совершенно, составя для себя почтенное имя.

    Не лицезрел я никогда Москвы. Я туда поехал(47) на свидание с моим родным братом и ином Н.П. Боголюбовым, тогда рязанским помещиком. Отрадна была моя встреча с ним после 6 с половиной лет разлуки. Наговорившись досыта, мы пошли бродить по Белокаменной. Не думал я никогда, чтобы этот православный город так на меня сильно подействовал! Щетинистый Кремль с его башнями, Василий Блаженный, соборы скученные, всех вероятных стилей и архитектур, Замоскворечье - всё это было так дивно, так оригинально! Тут нет ничего своего, если желаете, - всё ворованное. Но есть одно - это гений усвоить взятое и воспроизвести такие прелести! К сожалению, наша русская архитектура не имела более таких мастеров, какие были. Стали работать в этом духе и направлении, но до сих пор были только счастливые попытки. Наша родина ждёт, как она дождалась Пушкина и Лермонтова и в живописи Александра Иванова, превосходного зодчего, который двинул бы опять эту красота и создал бы истинный русский стиль! Но не петухов и коньков и не полотенчатое кружево на зданиях с пёстрыми красками нам нужно, которыми так восторгается В.В. Стасов.

    По делам картинным надобно было отправиться к Кузьме Солдатёнкову, столичному меценату. Он 1-ый подошёл ко мне и предложил заступничество. Надо было быть воспитанным, да, пожалуй, и искательным, ибо я только что начинал жить своим трудом. На Мясницкой стоял его барский дом, желая мне показалось странным, как у такового богача в палисаде стоит лавочка, это теснее как-то по-купечески! Повстречал меня его холоп-живописец, проживавший у него на хлебах и побегушках, Раев. Я знал его в Риме за бездарность. Он был опять с бородой, желая мы её хоронили когда-то в Риме в опьяненной процессии на Monte Mario. "Подождите, - разговаривает, - он на данный момент придёт". И вот я в полуприхожей присел со ветхим знакомым - вспоминали Рим, в конце концов, всё выговорили, что следует, а Солдатёнкова всё нет. Прошло минут 20. "Да не лучше ли зайти в иное время?" - "Нет, погодите". И, в конце концов, всего через полчаса, вижу, идёт, вольно болтая руками, с какими-то 2-мя кафтанниками купеческого обеспеченного пошиба, сам владелец.

    Он даже не кивнул на мой поклон, а до крыльца проводил дельцов и позже строго подошёл ко мне, даже не подав руки, и произнес: "А вы "Амстердам" продали, я читал в газетах, - ну так мне с вами нечего делать, прощайте-с". - "Да позвольте, Кузьма Терентьевич, ведь вы помните условие. Его Величество мне сделали честь поместить мою картину в Эрмитаж, ведь это было обсуждено". - "Знать ничего не желаю - вы не сдержали слово..." Тут я оборвал его речь, кровь хлынула мне в голову, и я произнес: "Не я же к для вас напрашивался, а вы подошли ко мне 1-ый. Сейчас знайте, что я, во-первых, дворянин и живописец, обращения такового с собой не терплю, сожалею, что я замарал свои подошвы вашей обителью. Вы нахал, и ничего более". И мы оборотились спинами. В фронтальной бледный Раев разговаривает мне: "Да как это вы! Ведь он бы с вами сговорился. Для чего погорячились". - "Так и нужно этому прохвосту, чтобы кто-нибудь его вразумил. Прощайте, сожалею вас, что вы должны жить под крышей этого скота".