Домой, домой! Становится на душе безмятежней. В Германии одиночество чувствуется почему-то

Домой, домой! Становится на душе смирней. В Германии одиночество чувствуется почему-
то острее, чем еще где-либо.
Поднялись с громадного ультрасовременного аэродрома Франкфурта-на-Майне
непривычная картина: над городом смог, пожиже, чем над уральскими городками, но все же
разреженная туча плавает над громадами причудливых современных строений, с вызовом
выпирающих из россыпи домов и усадеб.
В этом городе живет и работает русский человек, по духу, по сердечку, по перу. Я знал его
до этого. Он был тих, но внутренне напряжен, позже вызывающе зол. Уехал. Поточнее, его
уехали. Редактирует журнальчик. Разговаривает: Сделаю из него Новый мир Твардовского.
Ох-хо-хо Твардовский среди родного языка, своего народа творил и журнальчик делал. У него
чужие только направители сверху, но здесь вокруг все чужое, пусть и сытое, богатое, но чужое.
Невольно размышляешь, как здесь копится, прибавляется денек по деньку слабосильная, слепая злоба от тоски
по Родине, неизбывной, жгучей, не поддающейся объяснению, по-российски болезненной тоски.
А быть тут, во Франкфурте, похоронену? Боже мой! От 1-го этого сознания запить
можно
Бог с тобой, российский человек. Мы не императивны в собственной доле. Я не браню тебя и не презираю, и
ты не ругай меня и не презирай. Останься русским. Это тяжело. Очень тяжело. Но это дает хоть
какую-то веру в будущее, хоть какое-то укрепление идеи от сознания принадлежности к собственному
народу, к пусть бедованной нашей земле.
Не знаю, довольствоваться либо грустить тем, что теперешним юным нашим все одинаково где жить
у их утрачено чувство дома родного. Но мы-то всегда были больны этим и нам не отболеть за
всех, но пострадать вероятно, а страдать Россия всегда обожала, до тех пор, правда, пока эти
мучения, как нынче в Рф, совсем уж не вспенятся через край, не угнетут душу до
нестерпимости, не пригнут человека до земли.
Живи с миром в душе на чужой стороне, российский человек, не дай почернеть и обуглиться
своему сердечку. Я в чем-то виноват перед тобой, и вина эта летит со мной по пасмурному небу.
А во Франкфурте ясное солнце, благоухает весной, как на Руси в апреле. Но у нас пока середина
зимы и до тепла, до солнца еще далеко. Но нам не привыкать вытерпеть и ожидать.
Бог поможет дождаться нам ясной, доброй погоды, на Него и уповаем нынче, более не на кого
и не на что уповать и полагаться.
Вчера сгорел Челленджер. Я вошел в номер гостиницы, ткнул в кнопку телевизора на
экране взмывает и зажигается галлактический корабль. Думал, реклама умопомрачительного кинофильма, но
вопли людей были естественны, и я, бывший фронтовик, дрогнул, насторожился, сердечко во мне
сжалось от худого предчувствия.
Через полчаса по телеку выступал космонавт Мессершмитт, сын того самого
конструктора, истребитель которого гвоздил и поливал нас пулями на фронте с воздуха. Разговаривает
нынешний Мессершмитт значительно, внушительно, дескать, открытие новых земель и морей, освоение
Америки добивалось столько жертв, а здесь мироздание, бесконечность и то ли еще будет
Немцы сегодня всюду читают о погибели американских астронавтов. Степенно пьют кофе,
неторопливо жуют и читают. Молча, обыденно, со спокойными лицами, и не узнаешь ничтожно им
астронавтов либо нет. У наших все на лицах написано: сожалеют угнетенных негров и голодных
эфиопов, мучаются за вьетнамцев и американских астронавтов, тебя, российский человек на чужой
стороне, сожалеют, так страдательно русские люди всех сожалеют, что себя пожалеть им медли не
остается.
Не будь чужестранцем, не сделайся равнодушным и сытым, жалей и ты всех людей на свете, и
тогда не озлобишься, не заблудишься во тьме души своей. Это я, кажется, повторяю ужо Христову
заповедь на собственный доморощенный лад. Означает, надобно закругляться.
А самолет летит, гудит дружелюбно, в дрему позывает, и чем поближе до нашей русской,
беспокойной и злосчастной земли, тем на сердечко безмятежней.
До встречи на родной земле!
Какая неувязка текста + 2 довода