Я плыл из Гамбурга в Лондон на маленьком пароходе. Нас было

Я плыл из Гамбурга в Лондон на маленьком пароходе. Нас было двое пассажиров: я да малюсенькая обезьяна, самка из породы уистити, которую один гамбургский торговец высылал в подарок собственному британскому компаньону.

Она была привязана узкой цепочкой к одной из скамеек на палубе и металась и пищала печально, по-птичьи.

Всякий раз, когда я проходил мимо, она протягивала мне свою чёрную холодную ручку и взглядывала на меня своими печальными, почти человеческими глазёнками. Я брал её руку и она прекращала пищать и метаться.

Стоял полный штиль. Море растянулось кругом недвижной скатертью свинцового цвета. Оно казалось невеликим; густой туман лежал на нём, заволакивая самые концы мачт, и слепил и утомлял взгляд собственной мягенькой темнотою. Солнце висело меркло-красноватым пятнышком в этой мгле; а перед вечерком она вся зажигалась и алела тайно и удивительно.

Длинные прямые складки, сходственные складкам тяжёлых шёлковых тканей, бегали одна за иной от носа парохода и, всё ширясь, морщась да ширясь, сглаживались наконец, колыхались, пропадали. Взбитая пена клубилась под однообразно топотавшими колёсами; молочно белея и слабо шипя, разбивалась она на змеевидные струи а там сливалась, пропадала тоже, поглощённая мглою.

Непрестанно и печально, не ужаснее писка обезьяны, дзинькал небольшой колокол у кормы.

Изредка всплывал тюлень и, круто кувыркнувшись, уходил под едва возмущённую гладь.

А капитан, неразговорчивый человек с загорелым сумрачным личиком, курил краткую трубку и недовольно плевал в застывшее море.

На все мои вопросы он отвечал порывистым ворчанием; поневоле приходилось обращаться к моему единственному спутнику мортышке.

Я садился возле неё; она прекращала пищать и вновь протягивала мне руку.

Снотворной сыростью облил нас обоих недвижный туман; и погружённые в схожую, безотчетную думу, мы пребывали друг около друга, словно родные.

Я усмехаюсь теперь... но тогда во мне было иное чувство.

Все мы детки одной мамы и мне было приятно, что бедный зверок так наивно утихал и прислонялся ко мне, будто к родному. главная мысль текста