Запиши (с великой буквы, без точки в конце, в именительном падеже

Запиши (с большой буковкы, без точки в конце, в именительном падеже единственном числе) слово из данного ниже текста, лексическое значение которого приведено.

Система символов для передачи инфы на расстоянии.

.

Взрослые нередко не понимают детей, поэтому что лицезреют мир не таким, каким его лицезреют малыши. В окружающих предметах взрослые лицезреют их предназначение, лицезреют то, чем эти предметы полезны для их. Малыши же лицезреют лицо вещей. Они не знают, откуда эти вещи появились, кто их сделал и сделал ли кто. Детки знают, что вещи есть, что вещи живут, и относятся к вещам, как к живым созданьям.

Помню себя махоньким четырёхлетним, может быть, трёхлетним. Вижу себя в окружении вещей, которые не только будят во мне какие-то идеи, но и действуют на мои чувства. Вот сутулый с выдвинутыми вперед плечами, громадный, чуток ли не до потолка ростом, шкаф. Он стоит, подпирая собственной широкой, плоской спиной стенку, погрузившись в какую-то свою глубокую, безграничную думу. От него не много добьёшься слов. Если он и произнесёт что-нибудь на своём скрипучем, непонятном для меня языке, то только когда открывают дверцы, чтобы достать что-нибудь из одежки, лежащей в его недрах.

По сравнению со шкафом буфет более ветреное и франтоватое существо. У него и цвет не такой серо-коричневый, а с красным отливом. Верхние дверцы на его груди украшены древесной резьбой, изображающей битых уток, подвешенных вниз головой. На нижних дверцах такие же резные изображения корзин, заполненных виноградовыми гроздьями. У него какая-то несуразная махонькая головка в виде полукруга с вырезанным по краям хитросплетением виноградовых листьев, а на плечах торчат выточенные из дерева шпилеобразные фигуры, подсказывающие собой что-то вроде 2-ух огромных шахматных ферзей. Этот чудак буфет, наверное, придумывает, что очень благовидно, когда на плечах две такие вздорные штучки.

Словом, он существо хотя и нелепое, но вполне общительное, чего не скажешь о креслах Вот уж!.. В собственных белых полотняных чехлах, из-под которых, точно из-под платьев, торчат только кончики ножек, они схожи на каких-то чопорных старых тёток. Щепетильно протянув согнутые в локтях руки вдоль бёдер с таким расчётом, чтоб была соблюдена требовательная параллельность, они чинно сидят по углам комнаты, полуобернувшись друг к дружке, и молчат. Безмолвствуют напряженно, упорно, сконцентрированно. Чувствуется, что им до зарезу охото побеседовать, посудачить о том о сём, да неохота демонстрировать, что их могут интересовать такие пустяки, как праздные дискуссии. Мне кажется, что, как только я ухожу из комнаты, они сейчас же принимаются болтать о всякой всячине: их словно прорывает от длительного безмолвия. Но стоит мне возвратиться и они тотчас прикусывают язык, ручки тотчас вдоль бёдер, и вновь тишь, будто никакого разговора и не было.

В их сообществе я ощущаю себя излишним, негодным, стесняющим: чем-то вроде гвоздя в сапоге. Ни на минутку не оставляет мысль, что эти ветхие ханжи только и ожидают, чтобы я побыстрей выкатился за дверь и не мешал им изливать друг перед дружкой душу либо перемывать косточки своим знакомым.