Щенок и волчата диктант

Голодная волчица встала, чтобы идти на охоту. Её волчата, все трое, сильно дремали, сбившись в кучу, и грели друг друга. Она облизала их и вульгарна.
Был теснее вешний месяц март, но по ночам деревья трещали от мороза, как в декабре, и чуть высунешь язык, как его начинало очень щипать. Волчиха была слабенького здоровья, мнительная; она содрогалась от малейшего гула и всё мыслила о том, как бы дома без неё кто не обидел волчат. Запах человечьих и лошадиных следов, пни, сложенные дрова и тёмная унавоженная дорога стращали её; ей казалось, будто за Деревьями в потёмках стоят люди и где-то за лесом вопят собаки.
Она была теснее не молода, и чутьё у неё ослабло, так что, приключалось, лисий след она воспринимала за собачий и время от времени даже, обманутая чутьём, сбивалась с дороги, чего с нею никогда не бывало в юности. По слабости здоровья она теснее не охотилась на телят и больших баранов, как прежде, и уже далековато обходила лошадок с жеребятами, а насыщалась одной падалью, свежее мясо ей приходилось кушать очень редко, только весной, когда она, набредя на зайчиху, отымала у неё деток либо забиралась к мужикам в хлев, где были ягнята.
В милях четырёх от её логовища, у почтовой дороги, стояло зимовье. Тут жил охранник Игнат, старик лет семидесяти, который всё кашлял и беседовал сам с собой; обычно ночкой он спал, а днём бродил по лесу с ружьём-одностволкой и посвистывал на зайцев. Обязано быть, раньше он служил в механиках, потому что каждый раз, прежде чем остановиться, вопил себе: Стоп машина! и до этого чем пойти далее: Полный ход! При нём находилась огромная чёрная собака неизвестной породы, по имени Арапка. Когда она забегала далековато вперёд, то он кричал ей: Задний ход! Время от времени он напевал и при этом очень шатался и нередко падал (волчиха думала, что это от ветра) и вопил: Сошёл с рельсов!
Волчиха помнила, что летом и осенью около зимовья паслись баран и две ярки, и когда она не так издавна пробегала мимо, то ей послышалось, словно в хлеву блёяли. И сейчас, подходя к зимовью, она соображала, что теснее март и, судя по времени, в хлеву должны быть ягнята непременно. Её мучил голод, она размышляла о том, с какой алчностью она будет есть ягнёнка, и от таких идей зубы у неё щёлкали и глаза светились в потёмках, как два огонька.
Изба Игната, его сарайчик, хлев и колодец были окружены высочайшими сугробами. Было тихо. Арапка, обязано быть, почивала под сараем.
По сугробу волчиха взобралась на хлев и стала разгребать лапами и рожой соломенную крышу. Трава была гнилостная и рыхловатая, так что волчиха чуть не провалилась; на неё прямо в морду благоухало тёплым паром и ароматом навоза и овечьего молока. Понизу, почувствовав холод, нежно заблеял ягнёнок. Прыгнув в дыру, волчиха свалилась фронтальными лапами и грудью на что-то мягкое и тёплое, обязано быть на барана, и в это время в хлеву что-то вдруг завизжало, залаяло и залилось узким подвывающим голоском, овцы шарахнулись к стене, и волчиха, ужаснувшись, поймала, что первое попалось в зубы, и ринулась вон...
Она бежала, напрягая силы, а в это время Арапка, теснее почуявшая волка, бешено выла, кудахтали в зимовье потревоженные куры, и Игнат, выйдя на крыльцо, голосил:
Полный ход! Пошёл к свистку!
И свистел, как машина, и позже го-го-го-го!.. И весь этот шум повторяло лесное эхо.