Мама, здравствуй! Ты в порядке? Молодец! Вопросы ипожелания? Примечательно! Тогда целую.

Question

Мама, здравствуй! Ты в порядке? Молодец! Вопросы ипожелания? Примечательно! Тогда целую.

Мать, здравствуй! Ты в порядке? Молодец! Вопросы и
пожелания? Примечательно! Тогда целую. Будь-будь!
Коробка гасла, замолкала.
В 1-ые деньки ветхая Катерина только дивилась такому чуду.
До этого на хуторе был телефон в колхозной конторе. Но тот телефон
уплыл совместно с колхозом. Сейчас появился мобильный. И то слава
всевышнему.
Мать! Слышишь меня?! Живая-здоровая? Молодец.

Целую.
Не успеешь и рта раскрыть, а коробка уж потухла.
Это что за страсть такая... ворчала старая женщина. Не
телефон, свиристелка.Прокукарекал: будь-будь... Вот для тебя и
будь. А здесь...
А тут, то есть в жизни хуторской, стариковской, было много всего, о
чем поведать хотелось.
Ее и впрямь упреждали, когда телефон привезли, что он дорогой и
необходимо говорить короче, о самом основном.
Но что оно в жизни основное? Особенно у ветхих людей...
Прошел еще один денек. А утром немного подморозило.
Как всегда поутру, засветил и запел телефон мобильный.
Здравствуй, моя доча, здравствуй. Одно только звание, что
жива. Я нынче так вдарилась, пожаловалась она. Не то нога
подыграла, а может, склизь. Где, где подосадовала она. Во
дворе. Воротца вульгарна открывать, с ночи. А тама, возля ворот, там
грушина-черномяска. Ты ее любишь. Она сладимая. Я из нее для вас
компот варю. Иначе бы я ее давно ликвидировала. Возля этой
грушины...
Мать, скажи, пожалуйста, конкретней. Не запамятовай, что это
мобильник, тариф. Что болит? Ничего не сломала?
Вроде бы не сломала, все сообразила старая женщина.
Прикладаю капустный лист.
На том и завершился с дочерью разговор. Остальное самой для себя
пришлось досказывать: Чего болит, не болит. Все у меня хворает,
любая косточка. Такая жизнь позади...
И, отгоняя горькие идеи, ветхая дама занялась обыкновенными
делами во дворе и в доме. Но старалась больше толочься под крышей,
чтобы еще не свалиться. А потом около прялки села. И идеи,
будто нить, тянутся и тянутся. А за окном денек осенний, будто бы
сумерки. И вроде знобко.
И здесь совершенно внезапно, в обеденный неурочный час, заиграла
музыка и засветил, проснувшись, мобильный телефон. Ветхая дама
ужаснулась:
Доча, доча... Чего случилось? Не заболел кто? А я
всполохнулась: не к сроку звонишь. Ты на меня, доча, не держи обиду.
Я знаю, что дорогой телефон, деньги великие. Но я ведь вправду
чуть не убилась. Тама, возля этой дулинки... Она очнулась:
Господи, вновь я про эту дулинку, прости, моя доча...
Издалека, через многие километры, донесся глас дочери:
Говори, мама, скажи...
Вот я и гутарю. Нынче какая-то склизь. А здесь еще эта
кошка... Да корень этот под ноги лезет, от грушины. Нам, ветхим,
нынче ведь все мешает. Я бы эту грушину навовсе ликвидировала, но ты
ее любишь. Вновь я не то плету... Прости, моя доча. Ты
слышишь меня?..

В далеком городке дочь ее слышала и даже лицезрела, прикрыв глаза,
ветхую мать свою: махонькую, согбенную, в белом платочке.
Говори, мать... просила она и опасалась только 1-го: вдруг
оборвется, и, может быть, навсегда, этот голос и эта жизнь. Говори,
мама, говори...