Щенок и волчата изложение

Голодная волчица встала, чтобы идти на охоту. Её волчата, все трое, сильно почивали, сбившись в кучу, и грели друг друга. Она облизала их и пошла.

Был уже весенний месяц март, но по ночам деревья трещали от холода, как в декабре, и чуть высунешь язык, как его начинало сильно щипать. Волчиха была слабенького здоровья, мнительная; она содрогалась от малейшего гула и всё думала о том, как бы дома без неё кто не оскорбил волчат. Запах человечьих и лошадиных следов, пни, сложенные дрова и тёмная унавоженная дорога стращали её; ей казалось, словно за Деревьями в потёмках стоят люди и где-то за лесом вопят собаки.

Она была уже не молода, и чутьё у неё ослабело, так что, приключалось, лисий след она принимала за собачий и время от времени даже, обманутая чутьём, сбивалась с дороги, чего с нею никогда не посещало в юности. По беспомощности здоровья она теснее не охотилась на телят и больших баранов, как до этого, и теснее далеко обходила лошадок с жеребятами, а насыщалась одной мертвечиною, свежее мясо ей приходилось быть очень изредка, только весной, когда она, набредя на зайчиху, отымала у неё детей либо забиралась к мужчинам в хлев, где были ягнята.

В милях четырёх от её логовища, у почтовой дороги, стояло зимовье. Здесь жил охранник Игнат, старик лет семидесяти, который всё кашлял и разговаривал сам с собой; обычно ночкой он дремал, а днём бродил по лесу с ружьём-одностволкой и посвистывал на зайцев. Обязано быть, ранее он служил в механиках, поэтому что каждый раз, прежде чем остановиться, голосил для себя: Стоп машина! и до этого чем пойти далее: Полный ход! При нём находилась громадная чёрная собака неизвестной породы, по имени Арапка. Когда она забегала далековато вперёд, то он горланил ей: Задний ход! Время от времени он напевал и при этом сильно шатался и нередко падал (волчиха размышляла, что это от ветра) и вопил: Сошёл с рельсов!

Волчиха помнила, что летом и осенью около зимовья паслись баран и две ярки, и когда она не так издавна пробегала мимо, то ей послышалось, словно в хлеву блёяли. И сейчас, подходя к зимовью, она соображала, что уже март и, судя по медли, в хлеву должны быть ягнята непременно. Её истязал голод, она размышляла о том, с какой алчностью она будет есть ягнёнка, и от таких идей зубы у неё щёлкали и глаза сияли в потёмках, как два огонька.

Изба Игната, его сарай, хлев и колодец были окружены высочайшими сугробами. Было тихо. Арапка, обязано быть, спала под сараем.

По сугробу волчиха взобралась на хлев и стала разгребать лапами и рожой соломенную крышу. Трава была гнилая и рыхловатая, так что волчиха чуть не провалилась; на неё прямо в рожу пахнуло тёплым паром и ароматом навоза и овечьего молока. Понизу, почувствовав холод, лаского заблеял ягнёнок. Прыгнув в дыру, волчиха упала фронтальными лапами и грудью на что-то мягкое и тёплое, обязано быть на барана, и в это время в хлеву что-то вдруг завизжало, залаяло и залилось узким подвывающим голоском, овцы шарахнулись к стене, и волчиха, испугавшись, поймала, что первое попалось в зубы, и ринулась вон...

Она бежала, напрягая силы, а в это время Арапка, теснее почуявшая волка, неистово вопила, кудахтали в зимовье потревоженные куры, и Игнат, выйдя на крыльцо, кричал:

Полный ход! Пошёл к свистку!

И свистел, как машина, и позже го-го-го-го!.. И весь этот шум повторяло лесное эхо.