Ребята пожалуйста помогите отыскать тропы заблаговременно спасибо! Даю 20 баллов!В департаменте

Ребята пожалуйста помогите отыскать тропы заблаговременно спасибо! Даю 20 баллов!

В департаменте но лучше не именовать, в каком департаменте. Ничего нет недовольнее всякого рода департаментов, полков, канцелярий и, словом, всякого рода должностных сословий. Сейчас теснее всякий приватный человек считает в лице собственном оскорбленным все общество. Разговаривают, очень не так давно поступила просьба от одного капитан-исправника, не помню какого-то города, в которой он объясняет светло, что погибают муниципальные постановления и что священное имя его произносится решительно всуе. А в подтверждение приложил к просьбе преогромнейший том какого-то романтического сочинения, где чрез каждые 10 страниц является капитан-исправник, местами даже абсолютно в опьяненном виде. Итак, во избежание всяких проблем, лучше департамент, о котором идет дело, мы назовем одним департаментом. Итак, в одном департаменте служил один бюрократ; бюрократ нельзя сказать чтоб очень примечательный, низенького роста, несколько рябоват, несколько рыжеват, несколько даже на вид подслеповат, с маленькой плешиной на лбу, с морщинами по обеим граням щек и цветом личика что именуется геморроидальным Что ж делать! виноват петербургский климат. Что дотрагивается до чина (ибо у нас прежде всего необходимо объявить чин), то он был то, что нарекают постоянный титулярный советчик, над которым, как знаменито, натрунились и наострились вволю различные писатели, имеющие хвалебное обыкновенье налегать на тех, которые не могут кусаться. Фамилия бюрократа была Башмачкин. Теснее по самому имени видно, что она когда-то произошла от башмака; но когда, в какое время и каким образом произошла она от ботинка, ничего этого не знаменито. И отец, и дед, и даже шурин, и все абсолютно Башмачкины прогуливались в сапогах, переиначивая только раза три в год подметки. Имя его было Акакий Акакиевич. Может быть, читателю оно покажется несколько странноватым и выисканным, но можно убедить, что его никак не искали, а что сами собою случились такие обстоятельства, что никак нельзя было дать иного имени, и это вышло конкретно вот как. Родился Акакий Акакиевич против ночи, если только не изменяет память, на 23 марта. Покойница матушка, чиновница и очень превосходная дама, расположилась, как следует, окрестить малыша. Матушка еще лежала на постели против дверей, а по правую руку стоял кум, отличнейший человек, Иван Иванович Ерошкин, служивший столоначальником в сенате, и кума, супруга квартального офицера, дама редчайших добродетелей, Арина Семеновна Белобрюшкова. Родильнице предоставили на выбор любое из 3-х, какое она желает избрать: Моккия, Соссия, или именовать малыша во имя страдальца Хоздазата. Нет, помыслила покойница, имена-то все такие. Чтоб угодить ей, развернули календарь в другом месте; вышли вновь три имени: Трифилий, Дула и Варахасий. Вот это наказание, проговорила старуха, какие всё имена; я, право, никогда и не слыхивала таких. Пусть бы еще Варадат или Варух, а то Трифилий и Варахасий. Еще переворотили страничку вышли: Павсикахий и Вахтисий. Ну, уж я вижу, произнесла старуха, что, видно, его такая судьба. Уж если так, пусть превосходнее будет он величаться, как и отец его. Отец был Акакий, так пусть и сын будет Акакий. Таким образом и произошел Акакий Акакиевич. Малыша назвали, при этом он зарыдал и сделал такую мину, как будто бы предчувствовал, что будет титулярный советчик. Итак, вот каким образом произошло все это. Мы привели потому это, чтоб читатель мог сам видеть, что это случилось совершенно по необходимости, и иного имени дать было никак невероятно. Когда и в какое время он поступил в департамент и кто обусловил его, этого никто не мог припомнить. Сколько не переменялось начальников и всяких начальников, его видели все на одном и том же месте, в том же положении, в той же самой должности, тем же бюрократом для письма, так что позже уверились, что он, видно, так и родился на свет теснее абсолютно готовым, в вицмундире и с лысиной на голове. В департаменте не оказывалось к нему никакого уважения. Сторожа не только не вставали с мест, когда он проходил, но даже не смотрели на него, как словно бы через приемную пролетела обычная муха. Начальники поступали с ним как-то холодно-деспотически. Какой-нибудь помощник столоначальника прямо совал ему под нос бумаги, не сказав даже перепишите, либо вот интересное, хорошенькое дельце, или что-нибудь приятное, как употребляется в благовоспитанных службах. И он брал, посмотрев только на бумагу, не смотря, кто ему подложил и имел ли на то право. Он брал и здесь же пристраивался писать ее. Юные бюрократы подсмеивались и острились над ним, во сколько хватало канцелярского остроумия, рассказывали здесь же пред ним разные составленные про него истории; про его хозяйку, семидесятилетнюю старуху, говорили, что она бьет его, спрашивали, когда будет их свадьба, сыпали на голову ему бумажки, называя это снегом.