в чем содержится основная мысль текста "обертка Голлландского сыра"вот сама

В чем содержится основная идея текста "обертка Голлландского сыра"

вот сама повесть:
История с географической картой, которая будет рассказана ниже, случилась ранее, чем рассказанная выше. Она резко повлияла на всю мою жизнь.
Началось с того, что, живя летом в горячей и пыльной Москве, я питался предпочтительно (из-за своей лени) чаем с сыром и колбасой.
Жил я уже не в подвале на Обыденском проулке, а в коммунальной квартире на Великий Дмитровке, на углу Столешникова переулка, где внизу был меховой магазин. В витрине его много лет сидел обширно знаменитый всей Москве волк с ощеренной рожой.
Сыр и колбасу я приобретал в примыкающем бакалейном магазине. В магазине этом все продавщицы были румяные и толстощекие и носили белые халатики поверх пальто. Халаты на их лоснились и трещали.
Единожды в бакалее мне завернули кусок голландского сыра в клочек географической карты.
По собственной дурной повадке всегда что-нибудь читать или осматривать за чаем, я начал изучать этот обрывок карты и вдруг ощутил холодок под сердечком.
Некоторые из нас обожали в детстве (и обожают до сих пор) придумывать и живописать карты воображаемых прекрасных мест, практически всегда целомудренных и пустынных.
В эти карты, обязано быть, каждый вкладывает свое представление о земном рае, о счастливых и богатых краях, куда с первых лет жизни устремлялись его помыслы.
И вот клочек карты такой заповедной страны и невыдуманной, а действительно имеющейся лежал передо мной.
Нескончаемые леса, озера, зигзагообразные реки, едва намеченные пунктиром заросшие дороги, пустоши, деревушки, лесные кордоны и даже постоялые дворы все, о чем я грезил в своей жизни, было собрано здесь.
Обрывок карты относился к Мещерским лесам.
В конце лета я поехал туда, и с тех пор вся моя жизнь круто переменилась, окрепла, приобрела новую ценность, в первый раз я узнал как следует срединную Россию. С тех пор наисильнейшее чувство любви к ней, к собственной, до тех пор почти неизвестной, но коренной отчизне, ни на минутку не покидало меня, где бы я ни был в Калабрии либо в Туркменистане, на сырой Балтике либо в Альпах.
Для отчизны всегда обретаешь хоть какое извинение, как и для мамы. Только сыновьям дано понимание материнского сердца, проникновение в его тайную ласковость, в его муку, в его бедные радости.
После Мещеры я начал писать по-иному проще, сдержаннее, стал избегать видных вещей и сообразил силу и поэзию самых беспритязательных душ и самых как словно неказистых вещей, к образцу, ветерка, несущего над выгоном запах дыма и качающего рыжеватые султаны сухого конского щавеля.
И еще одна карта сыграла великую роль в моей жизни карта Расправа-Бугаза. Ей я был частично обязан первой собственной увиденной книгой. Но и только. На последующей моей жизни Расправа-Бугаз не оставил сколько-нибудь очевидных следов.