План текста Твардовский - (Некрасов)Тяжело писать о человеке, с которым не так давно

План текста
Твардовский - (Некрасов)

Тяжело писать о человеке, с которым недавно расстался, которого обожал, знал больше двух 10-ов лет, желая дружба с ним была далековато не легка.
Да, Твардовский не относился к людям, с которыми просто и просто. Но общение с ним, в каком бы настроении он ни был, всегда было интересным. Он никогда не старался казаться разумнее, чем он есть, но почему-то всегда чувствовалось его преимущество, даже когда в споре оказывалось, что прав конкретно ты, а не он. Побежденным, как и большинство людей, признавать себя не обожал, но если уж приходилось, то делал всегда это так по-рыцарски, с таким открытым забралом, что хотелось здесь же дать ему свою шпагу. Да, в нем было рыцарство, в этом отпрыску смоленских лесов, светлоглазом, косая сажень в плечах, умение отстаивать свою правоту, глядя прямо в глаза, не отрекаться от произнесенного и не изменять в бою. Это навечно завлекло меня к нему.
Мы познакомились с ним почти сразу после войны. Обоим было тогда лет по тридцать пять. Но он теснее ходил в знаменитых писателях, Теркина все знали назубок, а я пришел к нему в кирзовых сапогах, в гимнастерке с заплатанными локтями и трусливо сел на край стула в кабинете. Некое время он пристально и благожелательно меня осматривал, а это всегда смущает, позже огорошил вопросом: Это что же, вы неопасной бритвой так ловко пробриваете усы либо опасной? Я смутился, но принуждён был признаться, что да, неопасной. Он часто позже ворачивался к этим злополучным усам: И вот так вот, каждое утро, перед зеркалом, железной рукою? И вот адесь, посередке, тоже? Ну-ну, очень неплохо надо к для себя относиться, чтобы этим заниматься. И пожал плечами...
Вообщем Трифоныч не прочь был другой раз смутить человека каким-нибудь внезапным суждением либо вопросом. Но в тот раз не думаю, чтобы он желал как-нибудь задеть меня весь вечер он был удивительно внимателен и заботлив. Просто он очень не любил, и не всегда мог это скрыть, людей, очень много уделяющих для себя внимания. Какие-нибудь красные носки или излишне пестрый галстук могли сразу же его настроить против человека. Вообще пошлость, в любых ее проявлениях, была ему противопоказана. Я лицезрел, как на очах терялся у него интерес к такому человеку.
Я разговариваю на данный момент обо всех этих мелочах не только потому, что из мелочей складывается целое, а поэтому, что именно сейчас, через каких-нибудь два месяца после того, как я его хоронил, Твардовский недалёк и дорог мне конкретно этими его черточками, его взором, иногда грозным, редакторским, а время от времени таким добросердечным, даже детским, его улыбкой, замечанием, жестом.
Может быть, с ним не всегда было легко дружить, но от одного сознания, что он есть, всегда становилось легче. (По В. П. Некрасову)